МОНОГРАФИЯ «ПРЕССА, ВЛАСТЬ И ЭТНИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ (ВЗАИМОСВЯЗЬ НА ПРИМЕРЕ КРАСНОДАРСКОГО КРАЯ)». КРАСНОДАР. КУБГУ. 2002.

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

САВВА М.В., САВВА Е.В.

ПРЕССА, ВЛАСТЬ И ЭТНИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ (ВЗАИМОСВЯЗЬ НА ПРИМЕРЕ КРАСНОДАРСКОГО КРАЯ)

КРАСНОДАР 2002

Министерство образования

Российской Федерации

Кубанский государственный университет

САВВА М.В., САВВА Е.В.

ПРЕССА, ВЛАСТЬ И ЭТНИЧЕСКИЙ КОНФЛИКТ

(ВЗАИМОСВЯЗЬ НА ПРИМЕРЕ КРАСНОДАРСКОГО КРАЯ)

Краснодар

2002

УДК 342.5 (470.62)

ББК 66.3 (2 Рос) 12

          С 126

Рецензенты:

В.К. Малькова, канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН (Москва);

          П.М. Хакуз, д-р филос. наук, зав. кафедрой философии Кубанского государственного технологического университета (Краснодар).

Савва М.В., Савва Е.В.

С 126 Пресса, власть и этнический конфликт (взаимосвязь на примере Краснодарского края). Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2002. 176 с.

          В книге отражены результаты этнополитологического исследования проблемы влияния прессы и власти в их взаимодействии на уровень напряженности этнополитической ситуации на примере Краснодарского края. В работе изучаются различные аспекты данной проблемы, в том числе конструирование прессой этнического конфликта и его урегулирование.

          Адресуется научным работникам, студентам и аспирантам, а также журналистам, занимающимся изучением и освещением межэтнического взаимодействия.

          Работа выполнена в рамках Программы «Межрегиональные исследования в общественных науках» (гранты №КТК 018-1-01/1 и №КТК 018-1-01/02).

          Поддержка данного проекта была осуществлена Программой «Межрегиональные исследования в общественных науках», Институтом перспективных российских исследований им. Кеннана (США), Министерством образования Российской Федерации за счет средств, предоставленных  Корпорацией Карнеги в Нью-Йорке (США), Фондом Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров (США) и Институтом «Открытое общество» (Фонд Сороса).

Точка зрения, отраженная в данной работе, может не совпадать с точкой зрения вышеперечисленных благотворительных организаций.

© КУБАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ, 2002

© САВВА М.В., САВВА Е.В., 2002

ISBN 5-8209-0210-6

ВВЕДЕНИЕ

Наша работа не является исследованием в области журналистики, несмотря на то, что ее название начинается со слова «пресса». Книга посвящена этнополитической проблеме. По мнению авторов, одной из самых важных в современных этнических отношениях. Эта проблема – взаимосвязь прессы и власти в таких явлениях, как этническая напряженность и этнический конфликта также роль прессы и власти в конструировании конфликтной ситуации. Проблема очевидна и актуальна: в научной литературе, как пишет В.К. Малькова, уже появились такие термины, как этническая журналистика – журналистика, освещающая проблемы этничности, и этническая информация – информация об этнических особенностях жизни, появляющаяся в СМИ в разных формах.[1] Как указывает В.А. Тишков: «В современном обществе без СМИ фактически невозможно организовать конфликт, и они уже давно есть часть и одна из фронтовых линий конфликта. Каждый журналист при всей претензии на объективность, действует в определенном поле власти и заангажированности (политической, этнической или редакционно-бюрократической)».[2] Согласно заключению ежегодного доклада Сети этнологического мониторинга и раннего предотвращения конфликтов за 2001г. «Межэтнические отношения и конфликты в постсоветских государствах», самостоятельными источниками напряженности служат деятельность средств массовой информации, а также распространяемые в обществе (не без помощи СМИ) всевозможные фобии и слухи.[3]   

          Пресса и власть как социальные институты связаны чрезвычайно тесно, особенно в России и в настоящее время. «У нас процесс функционирования журналистики определяют четыре группы институционализированных структур, которые являются потребителями журналистского продукта. Это прежде всего власть, которая напрямую вовлечена в дела журналистов, поскольку не только определяет правила игры, но и сама является и учредителем СМИ, и заказчиком, и потребителем определенного продукта. Власть, которая покупает нас с корнями, с потрохами, со всеми публикациями, вместе взятыми… Но дело не только в том, что власть заинтересована в журналистике. Дело еще и в том, что многие журналисты видят во власти если не единственного, то главного субъекта общественной жизнедеятельности…». Остальные три из упомянутых четырех структур – бизнес, интеллигенция, гражданское общество.[4] Влияние на прессу первого и главного фактора пока значительно сильнее, чем влияние любого другого. Е.Л. Вартанова пишет: «Решающим фактором выступают также взаимоотношения власти и СМИ на региональном уровне, накладывающие отпечаток и на экономическое положение, и на политические пристрастия медиа».[5] По данным И. Дзялошинского, руководителя Комиссии по доступу к информации, для 89% российских журналистов исполнительная власть – главный источник информации.[6] Причину этого применительно к региональной прессе достаточно категорично определяет Н.А. Смирнова: «Аналитическая составляющая региональной прессы выражена довольно слабо. Преобладает информационно-обзорное направление. В оценках экономического и социального положения региона журналисты чаще ориентируются на мнения, суждения чиновников, администраторов разного уровня… нежели на самостоятельное осмысление и анализ экономических и социальных фактов».[7] Анализируя динамику СМИ постсоветского периода, С.В. Коновченко констатирует: «… за последние 15 лет средства массовой информации осуществили переход от «СМИ как инструмента коммунистической партии» до «СМИ как четвертой власти» и «СМИ как инструмента капитала». Сейчас предпринимаются попытки, и об этом открыто говорится в Доктрине информационной безопасности, формирования «СМИ как инструмента государства».[8]

          Взаимосвязь прессы и власти имеет ярко выраженную региональную специфику. В регионах с относительно низким уровнем развития институтов гражданского общества эта взаимосвязь имеет характер жесткого подчинения прессы. Как предполагают авторы для таких регионов типично взаимное усиление потенциала влияния на общество прессы и органов власти. В этом случае пресса и власть не являются естественными противовесами – стабилизаторами, способными предотвратить ошибки друг друга или минимизировать их последствия. Напротив, в случае провоцирующих действий одной стороны в такой ситуации другая сторона, как правило, действует упреждающими темпами, объективно также направленными на усиление конфликта. Обратной стороной этого явления выступает возможность активного стабилизирующего влияния власти самостоятельными действиями и через управляемые СМИ на конфликтную ситуацию. Практика Краснодарского края последних полутора десятилетий дает большое количество ярких примеров взаимовлияния власти и прессы как в провоцировании, так и урегулировании конфликтных ситуаций в сфере этнических отношений. Подтверждением этому являются многочисленные отклики в общероссийских СМИ на этнополитическую ситуацию на Кубани, в том числе на действия и заявления органов власти Краснодарского края.

          Пресса является лишь одной составляющей системы средств массовой информации. Безусловно, электронные СМИ также оказывают существенное воздействие на общественное мнение. Телевидение, радио и уже выполняющий даже на региональном уровне функцию средства массовой информации Интернет играют большую роль в информационных войнах и конструировании конфликтов. Однако их воздействие на общественное мнение имеет иной характер по сравнению с воздействием печатных изданий из-за характеристик самих носителей информации.[9] Роль электронных СМИ в процессе формирования уровня этнополитической напряженности остается вне рамок нашего исследования.

          Краевые нормативные акты и официальные заявления должностных лиц становились объектом внимания авторов работы только в том случае, когда их тексты публиковались в прессе и таким образом оказывали влияние на общественное мнение. Можно только констатировать, что большой объем важного эмпирического материала (тексты краевых нормативных актов и официальных заявлений) ждут своего исследования.

          Мы исследуем на примере Краснодарского края показательный случай переплетения в конструировании этнической напряженности действий власти и прессы. Почему в качестве модели взята ситуация провинции? Не в последнюю очередь это связано с меняющейся ролью региональных и местных изданий в современной России. По мнению экспертов, широкий читатель чаще всего обращается теперь не к центральным изданиям общего типа, которые в первую очередь тиражируют новости, а также мнения Кремля или тяготеющего к нему московского политического бомонда, сколько к своей «местной» — региональной и городской периодике. Согласно социологическому исследованию 2000 г., каждый пятый из опрошенных (2407 чел.) читал еженедельную местную прессу общего типа, столько же – местные развлекательные и рекламные газеты, 14% — ежедневную печать своей области, города или района. Показателен сдвиг – если в 1991 г. почти три четверти подписного тиража российских газет составляла подписка на центральные издания, то в 1997 году, напротив, на местные.[10] В 2000 году на 1000 жителей России приходилось 202 печатных издания, из них центральных – только 42.[11] Важный вывод в связи с тенденцией «регионализации» российских СМИ делает С.В. Коновченко: «… как правило, региональные СМИ выдают незначительное количество информации о деятельности федеральных органов власти, а особенности последних лет таковы, что средства массовой информации в силу своей экономической несвободы попадают во все большую зависимость от исполнительной власти. Соответственно, тенденции усиления «изоляции» от центра становятся характерными не только для СМИ, но и для народа в целом».[12] 

          «Эффект провинции» для нашего исследования важен еще в нескольких отношениях. Федеральная власть в своем взаимодействии с прессой вынуждена в большей степени по сравнению с региональной учитывать современные международные стандарты демократии. Поэтому наиболее яркие примеры взаимодействия власти и прессы (как по усилению конфликта, так и по его урегулированию) можно наблюдать именно в провинции.

          И, наконец, почему именно Краснодарский край? Провинция провинции – рознь. Кубань (к этой исторической области обычно относят Краснодарский край и тесно ассоциированную с ним Республику Адыгея) часто причисляют к так называемому «красному поясу», имея в виду «левые» политические предпочтения значительной части избирателей. Но голосование за кандидатов из коммунистической части партийного спектра – проявление более глубоких процессов. Если говорить об общественном сознании, то Кубань – консервативный регион. В силу целого ряда причин, в том числе исторических, консерватизм является доминантой кубанского менталитета. Это приводит к парадоксальным, на первый взгляд, следствиям. В Гражданскую войну казаки Юга упорно защищали традиционные ценности и среди последних прекратили сопротивление новой власти. На протяжении нескольких поколений советский уклад жизни становился и стал в итоге традиционной ценностью, прочно укорененной привычкой. Его разрушение в течение последних полутора десятилетий в силу этого было воспринято как болезненный удар. Принятие нового уклада в консервативной среде идет медленно и противоречиво. Но если следовать уже проявленной на российском юге закономерности, трудно приживающиеся у нас ценности демократии так же трудно будет потом оспорить… А пока Краснодарский край можно рассматривать как регион с очень медленно изменяющейся по сравнению с большинством других субъектов РФ моделью социальных взаимодействий. В том числе моделью взаимоотношений власти, прессы и общества.

          Поставленные выше вопросы изучаются авторами посредством анализа газетных текстов. Этот метод имеет довольно долгую научную историю. Как пишет Л.Н. Федотова, с появлением в обществе массовых коммуникаций внимание исследователей привлекло само содержание информации, курсирующей по этим каналам.[13]   Результатом длительного исследования проблемы этнической толерантности в материалах российской прессы стала формулировка некоторых методологических подходов к анализу газетных текстов. Так, В.К. Малькова выделила вопросы, рассмотрение которых необходимо для диагностики этнической толерантности в СМИ: 1) Важно выяснить, в каких этнокультурных условиях работает издание (или другое СМИ), чья деятельность подвергается диагностике. 2) Важно рассмотреть и общий облик самого издания. В это понятие входят популярность издания, его тип, направленность и т.д. 3) Важно рассмотреть и саму толерантную или интолернатную деятельность этого издания, изучив его содержание и все элементы текста, которые могут встретиться читателю.[14] В.К. Малькова выделяет три основных метода исследования этнической толерантности в СМИ: метод анализа лексем; метод анализа этнических стереотипов; метод диагностики толерантности по идеологемам.[15] Авторы настоящего исследования учитывают сделанные к настоящему времени выводы о методологии подобных работ, но в то же время понимают, что поиск новых методов и в целом развитие методологической базы направления должно продолжаться.

          В приложении к данной работе приведены тексты некоторых нормативных документов, а также и главным образом показательных публикаций краевых газет. По мнению авторов, анализ этих текстов предполагает знакомство с их полными вариантами, что особенно важно в учебном процессе. Кроме того, прикасаясь к такой теме, как конструирование этнического конфликта, важно оценить живую речь лидеров этнических общин, журналистов, чиновников, сделать выводы на основании первоисточников официальных документов. Некоторые из приведенных в приложении текстов уже труднодоступны – прошло много лет со дня их публикации,  и большинство совершенно неизвестны в других регионах России. Авторы приводят в приложениях, кроме материалов печатных СМИ, также материалы, получившие широкую известность после размещения в Интернете. Это объясняется необходимостью представить различные точки зрения на сложную проблему и типичной для Кубани ассиметричностью информационных войн, в ходе которых стороны располагают различными информационными ресурсами (власть – СМИ, различные правозащитные организации – ресурсами Интернет).  Воспроизведение статей и иных материалов в приложении не означает согласия авторов с выводами, сделанными в этих газетных материалах, мы лишь пытаемся изменить, насколько возможно, сложившуюся тенденцию ангажированного освещения сложных этнополитических проблем региона. По мнению авторов, к настоящему времени сложились две основные группы пишущих о состоянии этнических отношений в Краснодарском крае. Представители первой из них выступают с позиций защиты традиционного уклада жизни  и прав этнического большинства, определяя себя в качестве «патриотов». Вторая группа выступает под лозунгом защиты либеральных ценностей, прав этнических меньшинств. Для обеих групп характерно жесткое требование безусловной поддержки своей позиции и эмоциональное игнорирование аргументов противоположной стороны. При всем высоком накале их противостояния позиции этих групп очень близки, поскольку в равной мере радикальны. Они близки по целому ряду показателей: высокому уровню эмоциональности публикаций, использованию приемов манипуляции в текстах, отказу от анализа аргументов противоположной стороны по существу и подмена такого анализа разбором своих представлений о мыслях «противника», высокому уровню вовлеченности в деятельность адвокатируемых общин, движений, организаций и постоянная апелляция к их мнению. Авторы настоящей работы сознательно ставили задачу исключить все эти факторы из своего исследования. Мы не нападаем и не защищаем. Мы пытаемся анализировать и даем возможность проверить наши выводы.

          Целью нашей работы является постановка научной проблемы влияния власти и печатных СМИ на уровень напряженности этнических отношений в консервативной социальной среде. В качестве модельного региона выбран Краснодарский край.

          Задачи исследования:

— определение способов конструирования этнической напряженности и конфликта органами власти и печатными СМИ в их взаимодействии;

— выявление особенностей, основных тенденций развития и механизмов влияния на этнические отношения прессы Краснодарского края;

— характеристика современного состояния этнических отношений в Краснодарском крае и представление авторского подхода к этнической напряженности и этническому конфликту.

          Главным методом исследования является анализ заголовков и содержания публикаций в печатных СМИ Краснодарского края по ряду параметров: использование негативных, позитивных или нейтральных характеристик при упоминаниях этнических общностей; уровень эмоциональности текстов. В качестве дополнительного параметра используется количество публикаций по какой-либо теме в газетах Краснодарского края. Использованы также элементы контент-анализа для выявления закономерностей текстов через количество упоминаний в них определенных терминов. Для анализа степени влияния органов региональной власти на прессу использован такой показатель, как процент расходов регионального бюджета на поддержку СМИ к общим расходам бюджета. В качестве объекта анализа выступают публикации 1989 – 2002гг. в газетах: «Советская Кубань» («Вольная Кубань»), «Краснодарские известия», «Кубанские новости», «Кубань сегодня», «Отечество Кубани», «Кубанский курьер», «Еркрамас (газета армян Юга России)», «Московский комсомолец на Кубани», «Комсомольская — Кубань», «Аргументы и факты – Кубань», «Краснодар».  

          Глава 1. Пресса Краснодарского края: особенности, тенденции развития и основные механизмы влияния на этнические отношения

          Именно со свободой слова ассоциируются первые ростки демократии и либеральных ценностей в российском обществе. Какова степень свободы слова в Краснодарском крае в настоящее время? Кто и что влияет на позицию журналистов? Обладает ли наше общество достаточной зрелостью, чтобы воспользоваться данной свободой во благо?  Каковы механизмы влияния СМИ на этнические отношения? Для ответа на эти взаимосвязанные вопросы необходимо определить положение печатных СМИ Краснодарского края в устоявшейся «системе координат» с точки зрения социального статуса средств массовой информации. Такая система была предложена Ф.С. Сибертом, У. Шраммом и Т. Питерсоном, которые разработали типологию общественного статуса медиа, выделив четыре главные модели:

1. либертарианскую (или модель «четвертой власти»);

2. социально-ответственную;

3. авторитарную;

4. советско-тоталитарную.[16]
   

Необходимо подчеркнуть, что схема Ф.С. Сиберта, У. Шрамма и Т. Питерсона не является единственной.[17] Однако, по мнению авторов, данная схема универсальна и позволяет классифицировать любую модель социального статуса СМИ.

В условиях авторитарного правления медиа считаются находящимися на службе у государства, управление ими централизовано и информация передается только в одном направлении – сверху вниз.[18] Главный запрет данного типа взаимодействия власти и СМИ – на критику политической машины и чиновников.

Сторонники либертарианской теории убеждены, что каждый человек от рождения имеет право на поиск истины (другими словами, на доступ к информации), способен отличить правду от лжи и выбрать устраивающую его альтернативу. Медиа выступают не инструментом обслуживания государства, а партнером и средством общественного контроля над властью. Главная цель СМИ в этом случае – информировать, развлекать и продавать, но в основном помогать находить истину и контролировать правительство. В свою очередь, СМИ контролируются только посредством «процесса возвращения к истине» на «свободном рынке идей» и в судах. В рамках либертарианской схемы прессе запрещены клевета, непристойность, неприличное поведение, антиправительственная пропаганда в военное время.

Теория социально ответственной прессы возникла в США в ХХ в. Она исходит из того, что главная цель прессы – информировать, развлекать и продавать, но в основном переводить конфликт на уровень обсуждения. СМИ контролируются общественным мнением, действиями потребителей, а также таким инструментом, как профессиональная этика. Прессе запрещены серьезное вмешательство в сферу прав личности, а также жизненно важных общественных интересов. Данная теория исходит из того, что СМИ должны стать социально ответственными, в противном случае кто-то обязан заставить их быть таковыми.

По поводу советской коммунистической теории прессы Ф.С. Сиберт,      У. Шрамм и Т. Питерсон замечают: основанная на марксистском детерминизме и вызванная к жизни жесткой политической необходимостью поддерживать господство партии, советская пресса – такой же очевидный инструмент власти, каким была пресса в старом варианте авторитаризма. Однако, в отличие от старой модели, пресса находится не в частном, а в государственном владении. Советская модель исходит из того, что читатели нуждаются во внимательном руководстве со стороны тех, кто за ними присматривает, и с этой целью создаются максимально надежные заслоны против конкурирующей информации.[19] 

Как отмечает большинство современных российских исследователей, одной из особенностей медиасистемы России последних лет является изменившаяся структура печатного рынка. На смену вертикально-иерархической структуре, господствовавшей в Советском Союзе, пришла горизонтальная, ориентированная прежде всего на региональный рынок. Местные газеты стали реально конкурировать со столичными изданиями, в том числе и потому, что их информация и реклама лучше соответствовали интересам и нуждам читателей в глубинке.[20] Е.Л. Вартанова характеризует газетный рынок Краснодарского края как монохромный, ставя его в один ряд с рынками Калмыкии и Башкирии.[21] Так, по данным сборника «Общественная экспертиза: анатомия свободы слова», на каждую тысячу жителей края приходится 311 экземпляров газет и журналов, что является очень высоким показателем (по российской Федерации этот показатель в 2000 г. составлял 202 экземпляра)[22], а средняя цена на подписку в 2,5 раза ниже среднероссийской. Очевидно, подобные цены демонстрируют усилия властей, направленные на создание собственного экономического ресурса и удержание в экономической зависимости местные СМИ.[23]

Однако утверждение об однородности кубанского рынка СМИ можно согласиться лишь отчасти. Наряду с печатными изданиями, финансируемыми органами государственной власти Краснодарского края и органами местного самоуправления, и в силу этого обслуживающими интересы властных структур, существуют и печатные издания, не получающие бюджетных средств.

          Авторы предполагают, что уровень независимости печатных СМИ довольно жестко определяется наличием или отсутствием финансирования из бюджетов органов власти и местного самоуправления. К средствам массовой информации, позволяющим себе публикации материалов, не отражающих точку зрения органов власти, относятся прежде всего региональные выпуски общероссийских СМИ: «Комсомольская правда —  Кубань», «Московский комсомолец на Кубани», «АиФ – Кубань». Вторую группу составляют кубанские медиапроекты, не использующие бюджетные средства. Среди них краевой выпуск газеты «Жизнь», «Кубанский край», журнал «Люди года». Необходимо отметить, что СМИ второй группы либо редко публикуют материалы социально-политической тематики («Жизнь»), либо являются малотиражными («Кубанский край»).

          Сравнительная статистика показывает сохранение на Кубани достаточно высокого уровня бюджетной поддержки СМИ: в бюджете 2002 года на финансовую поддержку СМИ выделяется 127500000,00 рублей, что составляет 0,8% от всего бюджета Краснодарского края. В таблице №1 приведены показатели финансовой поддержки СМИ из бюджетов ряда субъектов РФ в 2002г.

ТАБЛ. №1   

Финансовая поддержка СМИ из бюджетов субъектов Российской Федерации в 2002г. (план)

№	Название субъекта РФ	Всего бюджетных расходов, тыс. руб.	Расходы на СМИ, тыс. руб.	% к общим расходам
1	Москва	253114381,00	2684767,00	1,1
2	Краснодарский край	15967670,00	127500,00	0,8
3	Республика Татарстан	37631932,00	249356,00	0,7
4	Рязанская область	4985139,00	28494,00	0,57
5	Ростовская область	16665196,30	27158,90	0,2
6	Свердловская область	18335505,00	37785,00	0,2
7	Санкт-Петербург	56267100,00	70492,00	0,13
8	Калининградская обл.	4222674,00	6030,00	0,1
9	Пермская область	24814905,00	10256,00	0,04
10	Кемеровская область	11888484,00	2600,00	0,02

    Необходимо отметить, что значительную часть бюджетных расходов на СМИ составляют расходы на поддержку электронных СМИ. Так, из 127 млн. 500 тыс. рублей, расходуемых на средства массовой информации Краснодарского края, на периодическую печать и издательства приходится 31 850 рублей. Однако, по мнению авторов, именно общее соотношение бюджетных расходов на СМИ ко всем расходам отражает тенденцию взаимодействия власти и средств массовой информации региона.

В таблице №1 дан достаточно широкий перечень субъектов РФ, включающий регионы разной хозяйственной специализации, уровня экономического развития и т.д. Авторы считают нужным особо подчеркнуть, что анализу были подвергнуты бюджеты всех субъектов Федерации, включенных в проект Центра развития демократии и прав человека «Язык вражды в российских средствах массовой информации»: Санкт-Петербург (крупный мегаполис), Рязанская область (традиционно консервативный регион с относительно слабо развитой экономикой), Пермская область (регион с развитой экономикой и сильными общественными организациями), Кемеровская область (промышленно развитая, с сильной авторитарной властью, гомогенным русским населением и традиционно проживающей на денной территории малой народностью), Краснодарский край.[24] Таблица иллюстрирует высокий уровень региональных различий в стратегии поддержки СМИ властью субъектов Федерации. Далеко не всегда действительно высокий уровень авторитарности власти предполагает значительную поддержку средств массовой информации из бюджета, что очевидно на примере Кемеровской области. В то же время мы считаем показательной сопряженность высокого уровня поддержки СМИ и отмеченной исполнителями проекта «Язык вражды в российских средствах массовой информации» яркой выраженности «языка вражды» в газетах двух субъектов Федерации: «…в региональной прессе язык вражды встречается особенно часто в двух регионах – Краснодарском крае и Рязанской области».[25] 

По мнению авторов, тенденцией кубанского рынка печатных СМИ является сохранение высокого уровня их бюджетной поддержки при некотором сокращении процента расходов на СМИ в бюджете края в последние годы. С одной стороны, абсолютные цифры бюджетной поддержки СМИ возрастают, с другой – доля этих расходов в общих расходах бюджета уменьшается. Данную тенденцию иллюстрирует таблица №2.

Табл. №2

Расходы бюджета Краснодарского края на поддержку СМИ в динамике по годам (1999-2002гг.)

№№	Год	Всего бюджетных расходов, тыс. руб.	Расходы на СМИ, тыс. руб.	% к общим расходам
1	1999	6187756,00	67571,00	1,1
2	2000	9247693,00	98500,00	1,1
3	2001	13615384,00	117250,00	0,86
4	2002	15967670,00	127500,00	0,86

Обращает на себя внимание стабильность высоких бюджетных показателей поддержки СМИ 1999-2000 гг. (губернатор Н.И. Кондратенко) и некоторое их снижение в 2001-2002 гг. (губернатор А.Н. Ткачев).

          Краснодарский край является одним из субъектов Российской Федерации, в которых приняты специальные законы о бюджетной поддержке СМИ. Закон №66-КЗ «О государственной поддержке средств массовой информации Краснодарского края» был принят Законодательным Собранием края 25.02.1997г. Статья 2 указанного Закона определяет: «В целях обеспечения конституционного права граждан на получение своевременной и объективной информации, информационного обеспечения реформы местного самоуправления и активного участия граждан в местном самоуправлении осуществляется государственная поддержка краевых, районных (городских) газет, краевых, районных (городских) организаций теле-, радиовещания путем предоставления налоговых и иных льгот, выделения средств из краевого бюджета на развитие материально-технической базы краевых, городских и районных средств массовой информации и частичную оплату расходов, связанных с их производством и распространением (расходы на приобретение бумаги, оплату услуг полиграфических предприятий, федеральной почтовой связи, передающих центров), с учетом средств, поступающих из федерального бюджета в соответствии с действующим законодательством.

          Государственная поддержка оказывается редакциям средств массовой информации, внесенным в краевой реестр средств массовой информации».[26]

Форма собственности главных газет Краснодарского края различна. Если говорить о краевых печатных СМИ, то непосредственное участие органа власти в числе собственников является скорее исключением, чем правилом. Так, учредителями официальной газеты «Кубанские новости» (тираж 32 тыс. экз.) является администрация края и государственное унитарное предприятие «Газетно-информационный комплекс «Кубанские новости», газеты «Кубань сегодня» (тираж 30500 экз.) – закрытое акционерное общество «Кубань сегодня», газеты «Краснодарские известия» (тираж 25900 экз.) – общество с ограниченной ответственностью «Издательство «Краснодарские известия», газеты «Вольная Кубань» (тираж  23000 экз.) – ЗАО «Вольная Кубань». 

          Таким образом, доминирующей (но не единственной) моделью кубанской прессы является авторитарная, предполагающая поддержку и проведение прессой политики действующей власти в условиях преобладания частной собственности на СМИ. Основным инструментом влияния власти на прессу является бюджетное финансирование газет, позволяющее им сохранять приемлемую для читателей цену и соответственно – привлекательные для рекламодателей тиражи. Если говорить о местных изданиях, не являющихся элементом какого-либо крупного проекта, то их благополучие зависит главным образом от бюджетной поддержки. При этом донором краевых СМИ является не только краевой бюджет, но и бюджет муниципального образования – города Краснодара. Другие муниципальные образования (города и районы) поддерживают свои – районные и городские газеты. Особенности взаимодействия власти и прессы этого уровня лежат вне области нашего исследования.

          Необходимо подчеркнуть, что высокий уровень бюджетного финансирования прессы в Краснодарском крае сам по себе не является злом или благом. Многие краевые, районные и городские газеты существуют исключительно благодаря поддержке органов власти. Ее прекращение будет означать обеднение газетного рынка. В целом ряде развитых стран существуют законодательно оформленные системы бюджетного финансирования СМИ. Например, в Швеции и Норвегии субсидируются «вторые» газеты на региональных рынках. Для нашего исследования важно, что авторитарность модели печатных СМИ Краснодарского края предполагает высокую степень влияния власти на содержание публикаций и, соответственно, высокую степень ответственности власти за социальный эффект редакционной политики.

          Высокий уровень влияния власти на прессу в Краснодарском крае определил такой феномен, как значительный эффект их совместного воздействия на общественное мнение. Пресса и власть на Кубани в течение последних нескольких лет не являются, как правило, взаимными балансирами, способными уменьшить негативные последствия действий другой стороны по созданию конфликтной ситуации. В то же время совместные действия власти и печатных СМИ по регулированию конфликта могут быть высокоэффективными в силу «умножения эффекта» координированных усилий.     

          Глава 2. Этнический конфликт: общая модель, особенности, мировой опыт урегулирования

          Отечественное обществоведение с большим опозданием занялось проблемой построения теоретической модели этнического конфликта. Произошло это post factum, то есть когда межэтнические противоречия в бывшем СССР проявились не на парламентской трибуне, а вылились в форму открытых погромов (Фергана, Сумгаит и т.д.). Проблемы теоретического поиска в конце 80-х – начале 90-х годов были существенно осложнены  не только данным обстоятельством, но и длительной изоляцией отечественной науки от мировой. В данной работе нам не хотелось бы останавливаться на вопросе, насколько глубокой была эта изоляция. Достаточно привести признание известного специалиста в сфере этничности Л.М. Дробижевой, что «в то время, когда мы приступили к поиску объяснения причин конфликтов, ни нам, ни большинству других исследователей в нашей стране, ни тем, кто имел прямое отношение к их урегулированию, концепции, существовавшие за рубежом, не были известны».[27] 

          Бурные дискуссии прошедших 90-х годов ХХ века породили иллюзию, что если с научной изоляцией будет покончено, ученое сообщество России сможет предоставить  такую объяснительную модель этнического конфликта, которая значительно облегчит для практиков проблему управления ими. Сегодня, когда, по крайней мере, вопрос «Разделит ли Россия участь Союза ССР?»[28] стоит не так остро, появились многочисленные утверждения, что какая-либо общепринятая теория межэтнических конфликтов не только не существует в настоящее время, но и отсутствуют основания ожидать, что таковая появится в обозримом будущем.

          С последним прогнозом трудно не согласиться. Отсутствие общепринятой научной парадигмы, приложимой к анализу межэтнических конфликтов, некоторые представители академических кругов склонны драматизировать, связывая ее с так называемым «методологическим кризисом» российских гуманитарных наук. Сторонники жесткой линии «выверенной методологии» особенно критически относятся к междисциплинарности, отказывая подобным исследованиям в статусе научных. В этой связи необходимо признать правоту Н. Грекова, увидевшего в чрезмерной драматизации «методологического кризиса» немую мольбу вернуть что-нибудь «единственно верное».[29] Подобные проблемы относятся скорее к разряду чисто психологических, имеющих лишь отдаленную связь с научным поиском.

Тем не менее, прошедшее десятилетие позволило, на наш взгляд, определиться с несколькими вопросами, которые, если и не дают нам  модель этнического конфликта в готовом виде, то намечают ее каркас. Прежде всего следует обратиться к понятию конфликта. Существует множество определений конфликта. Наиболее распространенное и в общем виде отражающее суть этого социального феномена характеризует конфликт как столкновение двух или более разнонаправленных сил с целью реализации их интересов в духовной или материальной сфере. Субъектами конфликта могут быть как индивиды, так и большие и малые группы.

Участниками социального, в том числе этнополитического конфликта выступают большие социальные группы (слои, этносы, религиозные общности и т. д.). Протекание конфликта зависит от целого ряда факторов, среди которых важнейшее место занимают социально-психологические переменные:

1. свойства конфликтующих сторон (их ценности, мотивы, возможности по урегулированию конфликта, представления о самом конфликте);

2. предшествовавшие конфликту взаимоотношения сторон (установки в отношении оппонентов, убеждения и ожидания, представления сторон о мнениях и намерениях друг друга и т.д.);

3. главная проблема, вызвавшая конфликт (масштабы, частота, острота ее проявлений; значение мотивации, степень осознанности проблемы);

4. социальная среда протекания конфликта (возможности и ограничения, благоприятные условия и препятствия, особенности социальных норм и форм урегулирования конфликта);

5. заинтересованные в конфликте наблюдатели (их отношение к конфликтующим сторонам и друг к другу, степень заинтересованности в конфликте и его результатах, способы их влияния на протекание конфликта);

6. стратегия и тактика, используемые конфликтующими сторонами   (субъективная оценка шансов на успех, воздействие на представления оппонентов о собственных выигрышах и потерях, применение стимулов, как позитивных, так и негативных, степень свободы принятия решений, открытость в процессе коммуникации);

7. последствия конфликта для участников и других заинтересованных сторон (выигрыши и потери, возникшие в ходе конфликта прецеденты, изменения самих участников в процессе конфликта, авторитет, завоеванный участниками конфликта у заинтересованных третьих сторон).
   

Возможные исходы конфликта сводятся к трем вариантам: победа одной стороны над другой, взаимное поражение и взаимный выигрыш.

          Этнический конфликт, являясь видом конфликта социального, имеет ярко выраженную специфику. Первый, наиболее сложный вопрос при изучении этой специфики связан с самим феноменом этничности. Данное понятие по праву рассматривается в качестве базового для исследования таких проблем, как предпосылки, причины и пути предупреждения межэтнических конфликтов. Если вернуться к проблеме «методологического кризиса», то в самой упрощенной форме вопрос стоит так: провоцирует ли этничность конфликты? И следовательно, зависит ли степень конфликтогенности общества от уровня его полиэтничности? В поисках ответа на этот вопрос в начале 90-х годов особо модным было подвергать резкой критике так называемую «отечественную теорию этноса» и обращаться к активному освоению западных концепций этничности. Особо жесткой и не всегда справедливой критике подвергалась школа Ю.В. Бромлея. В то же время это освоение было довольно болезненным процессом, особенно в отношении идей конструктивизма. Достаточно эмоционально научное сообщество России встретило утверждение В.А. Тишкова о том, что этносы, как и формации, есть умственные конструкции, своего рода «идеальный тип», используемый для систематизации конкретного материала и существующий исключительно в умах историков, социологов, этнографов. Однако, на сегодняшний день, когда задача усвоения западных теорий этничности является выполненной, а понятия примордиализм, инструментализм и конструктивизм вошли в вузовские учебники, обозначилась другая проблема.

          Западные подходы к пониманию этничности, при всем их многообразии, глубоко гносеологичны. На российской почве эти подходы подвергаются серьезному воздействию онтологичности русского мышления. В российской социальной науке можно выделить тенденцию максимально широкого понимания этничности и рассмотрения ее в тесной связи со всеми аспектами человеческого бытия.[30]

Проблема адаптации западных теорий этничности, ярко обозначившаяся в настоящее время, означает не возрождение тенденции к изоляции, к вечному противостоянию «Запад – Россия», а осознание того простого факта, что серьезный вклад в разработку научной теории нельзя внести, слепо копируя чужой опыт и чужие достижения. Кроме того, попытка идти только в этом направлении справедливо, хотя и резко, оценивается как паразитизм.[31]  Ни примордиализм, ни инструментализм, ни конструктивизм не могут дать ответы на вопросы о причинах межэтнических конфликтов и о том, что нужно сделать, чтобы избежать наиболее разрушительных форм их проявления. Поэтому актуальным становится вопрос о синтезе трех основных направлений изучения этничности. На наш взгляд, этот синтез схематично мог бы выглядеть следующим образом.

1. Этничность необходимо рассматривать как фундаментальную категорию, как форму организации человеческого бытия, наиболее тесно связанную с категорией культуры.

2. Наиболее полно взаимосвязь категорий культура  и этничность раскрыта последователями эволюционно-исторического направления примордиалистского подхода.

3. Поскольку культура дана нам не изначально, а представляет собой результат и способы человеческой деятельности, постольку и этничность творится людьми. В создании этничности особая роль принадлежит этнической элите, гуманитарной интеллигенции (идеи конструктивизма). Однако вряд ли можно согласиться с утверждениями радикального конструктивизма о том, что этнические границы можно произвольно сооружать и перекраивать.

4. В этнических конфликтах этничность действительно используется как инструмент борьбы за власть (идеи инструментализма).

Второй важный вопрос при рассмотрении модели этнического конфликта – какие конфликты среди их огромного многообразия должны быть отнесены к этническим. Наиболее практичный, по мнению авторов, вариант ответа предложен А. Ахиезером: этническим является конфликт, если хотя бы одна из конфликтующих сторон идентифицирует его со своей национальностью.[32] Ряд исследователей оспаривает такую трактовку этнического конфликта, поскольку она позволяет включить в данную группу большинство конфликтных ситуаций на постсоветском пространстве.

Так, Р.Г. Абдулатипов пишет, что «во всех так называемых национальных конфликтах нет и десятой доли национального, этнического».[33] Комментируя эти подходы, Г.Р. Хамзина делает вывод: поводы всех конфликтов на постсоветской территории имели отношение к нерешенности социально-экономических проблем в местах развязывания конфликтов. Инициаторы этих конфликтов связывали нерешенные социальные вопросы с этнополитическими, этнокультурными проблемами, и в конечном счете конфликтующие стороны размежевывались по этническому признаку. Последствия этих конфликтов в массовом сознании также сводились к этническому фактору.[34]

Авторы солидарны с подходом, который относит конфликты к этническим по критерию идентификации их со своей этнической общностью хотя бы одной из сторон конфликта.

Третий вопрос, который необходимо поднять в связи с проблемой построения теоретической модели этнического конфликта: соотношение понятий этнический и этнополитический конфликт. Данный вопрос тесно связан с проблемой классификации этнических конфликтов. Классификаций на разной основе предложено достаточно много, как отечественными специалистами, так и зарубежными. Это обстоятельство позволило даже предложить типологию классификаций. Так, В.А. Авксентьев выделяет классификации этнических конфликтов по сферам общественной жизни, по предметам или объектам, по субъектам-носителям.[35] Что касается вопроса соотношения понятий этнический и этнополитический конфликт, то большинство специалистов трактует первое понятие как более широкое.

По мнению А.А. Празаускаса, в этнополитическом конфликте одной из сторон чаще всего выступает государство, которое далеко не во всех случаях выражает сугубо этнические интересы доминирующего большинства.[36]  В его версии классификация этнических конфликтов должна базироваться на выделении центральных сфер, за преобладание в которых идет соперничество определенных социальных групп, принадлежащих к разным этносам. Наряду с этнополитическими А.А. Празаускас выделяет этнокультурные и языковые конфликты. В противоположность данному подходу В.А. Тишков не разграничивает понятия этнополитический и этнический конфликт, понимая под последним «любую форму гражданского, политического или вооруженного противоборства, в котором стороны или одна из сторон мобилизуются, действуют или страдают по признакам этнических различий».[37] Представляется обоснованным и такое понимание сущности этнополитического конфликта, когда последний трактуется как особая форма социального конфликта, включающего в себя этническую мотивацию (в любом виде: этнического превосходства, угнетения, угрозы потери этнической идентичности) и в котором оказываются задействованными политические институты. В связи с этим выделение языковых конфликтов как самостоятельной формы конфликтов, не связанных с этнополитическими, представляется необоснованным. Во-первых, вопрос о статусе языка любой  (вне зависимости от численности) этнической общности не может быть разрешен вне политического пространства. Во-вторых, как убедительно свидетельствует опыт последних лет существования Союза ССР и постсоветский опыт, борьба «за родной язык» фактически означала политическую борьбу за власть и за доступ к распределению и перераспределению ресурсов и материальных благ.[38]

Каково место этнополитического конфликта в ряду конфликтных взаимодействий? Этнополитический конфликт является случаем социального конфликта. Он выступает как наиболее острая форма борьбы за распределение материальных и духовных ресурсов. У этого типа конфликтов есть особенности и специфичные причины возникновения. А.А. Празаускас, обобщивший опыт отечественных и зарубежных исследователей межэтнических конфликтов, в качестве общепризнанных причин таких конфликтов выделяет перечисленные ниже.

Во-первых, культурные и языковые и шире — этнические — различия, несмотря на тенденции к ассимиляции, обнаруживают особую стойкость даже в развитых обществах, которым присуща высокая социальная и географическая мобильность населения. Формирование «массового общества» не привело к полному преодолению этнических различий, скорее, наоборот,  содействовало возрождению этничности и этнического самосознания в значительно ассимилированных группах и создало предпосылки к использованию этнического фактора в качестве платформы для выдвижения групповых требований.

Во-вторых, возрождение этничности в развитых странах сопровождалось появлением новых политических лидеров меньшинств, которые добиваются большей доли политической власти в центре или той или иной формы автономии на местном уровне. Они расторгают прежние идейно-политические союзы, нередко подвергают сомнению легитимность существующей системы государств, отстаивая право меньшинства на самоопределение как равноправного члена международной политической системы.

В-третьих, во всех полиэтничных странах имеются элементы долго существовавшего социально-экономического неравенства различных этносов, и на этой почве  возникает вопрос о статусе и групповых правах меньшинств. Когда экономическое и социальное неравенства совпадают с языковыми и культурными различиями, нередко проявляется система этнической стратификации. Классовый и этнический конфликт дополняют друг друга и создают мощный толчок к переменам.

В-четвертых, изменения этнодемографической ситуации вследствие миграционных процессов и различий в темпах роста отдельных групп нарушают сложившуюся систему стратификации и этнического разделения труда, обостряя межгрупповое соперничество.

В-пятых, ускорение социально-экономического развития, особенно на ранних стадиях индустриализации, скорее усиливает, чем ослабляет этнический партикуляризм, обостряя соперничество за ресурсы, распределение благ и привилегий.[39]

Конкретная причина или набор причин, вызывающих конфликт, могут быть различны в каждом конкретном случае, но главное состоит в том, что ситуация рассматривается этническими элитами как несправедливая или угрожающая существованию этноса.

Важнейшим фактором межэтнического конфликта является наличие этнического неравенства. Если неравенство четко прослеживается во всех сферах общественной жизни, можно говорить о существовании этнической стратификации. Она, как и любая форма дифференциации, создает основу для вызревания латентного конфликта, однако последний далеко не во всех случаях перерастает в открытый конфликт. Такое перерастание возможно лишь при наличии ряда субъективных предпосылок:

1. этнос обладает самосознанием, т. е. представлением своего отличия от других этносов;

2. групповая солидарность этноса преобладает над противоречиями между отдельными его сегментами (идейно-политическими, классовыми и т.д.);

3. большая часть этноса приходит к консенсусу, общему пониманию национальных интересов этноса;

4. элитные группы этноса, формирующие общественное мнение, расценивают существующую ситуацию, в первую очередь этническую дифференциацию и национальную политику, как несправедливую и в той или иной форме (в виде программ, лозунгов) ставят цель — устранение несправедливости.[40]

Сравнительное изучение межэтнических конфликтов показывает, что они возникают при наличии всех перечисленных предпосылок. При отсутствии даже одной из них к движению примыкают лишь отдельные сегменты этноса. Однако и такой конфликт является объектом рассмотрения в рамках нашей темы. По словам В. Амелина, не правы те исследователи, которые считают, что если нет столкновения одной этнической группы с другой, то этот конфликт не этнический. Подтверждением этому служит чеченский кризис. Хотя на чеченской стороне и воюют представители различных национальных групп, но все равно этот конфликт можно характеризовать как этнический. Этнический фактор обычно выступает в качестве линии противостояния, когда существующее неравенство в определенных сферах: социальной, политической, культурной проходит по этническим границам. Поэтому все конфликты, произошедшие в советский и постсоветский периоды в стране, в своем большинстве этнические.[41]

На наш взгляд, особенность этнического конфликта состоит не только в том, что его невозможно вычленить в «чистом виде». Особенность данной формы состоит также в том, что ввиду высокой степени насыщенности этнических конфликтов эмоциональным компонентом и в силу того, что участники конфликта не могут действовать вне границ политически организованного пространства, любой этнический конфликт в большинстве случаев приобретает форму этнополитического. Причем данная трансформация зачастую не зависит не только от первоначально провозглашенных целей его участников, но от их воли и желания. Так, широко известный, но слабо изученный конфликт в Ферганской долине возник спонтанно (без оформленной политической программы участников), приняв форму классического погрома, в котором действия участников не поддавались логическому объяснению. Очевидец тех трагических событий этнограф С.Н. Абашин не мог скрыть своего недоумения: «Почему же эта сравнительно небольшая, компактно живущая этническая группа, которая по языку, культуре, религии из всех других «пришлых» национальных меньшинств казалась наиболее близкой коренному населению, стала жертвой столь яростного гнева узбеков?».[42]  Логическим продолжением событий в Ферганской долине стал рост этнополитической напряженности в Краснодарском крае, связанный с прибытием сюда турок-месхетинцев. При численности 14,5 тыс. человек турки-месхетинцы стали в общественном мнении 5-миллионного края главной этнополитической проблемой.  Причем одна из конфликтующих сторон трактует проблему как проявление этнической дискриминации, другая (выступающая от имени местного славянского большинства) рассматривает конфликт как ценностный, как столкновение несовместимых базовых ценностей вынужденно вступивших в контакт народов, а также как результат отсутствия продуманной миграционной политики федерального центра. Уже по наличию перечисленных признаков можно отнести данный конфликт к разряду этнополитических. Это подтверждается непосредственным участием органов власти в деятельности по поводу «турецкого вопроса» с первых же дней его возникновения. Приведенное в приложении постановление Краснодарского крайисполкома от 5 марта 1990г. иллюстрирует формы данного участия.

И, наконец, самый сложный вопрос, важный для построения теоретической модели этнического конфликта, связан со способами его разрешения. Десятилетия становления отечественной этноконфликтологии не столько обогатились открытиями в этой сфере, сколько ознаменовали расставание с особо опасными иллюзиями. Первая иллюзия связана с представлением, что разрешить этнические конфликты можно раз и навсегда, придумав некую идеальную форму государственного устройства и приведя всех граждан к материальному благосостоянию. Вторая иллюзия, не менее распространенная, предполагала, что единственно возможным способом разрешения этнических противоречий является предоставление каждому этносу национально-государственного образования, лучше всего – суверенного государства. Наиболее активно эту идею в отечественном обществознании развивают С. Червонная и Р. Хаким. Однако события последнего времени показали неверность предсказания Леопольда Кора о том, что с распадом государства по естественным этническим границам вся политическая система будет работать как автоматический стабилизатор.[43]  Распад Югославии не привел к тому, что Македония стала «македонской», потому что возник албанский вопрос, наличие которого Л. Кор в 1957 году даже не мог предвидеть. На наш взгляд, в модели взаимодействия «этничность – общество – государство» приоритет должен быть отдан обществу, а этничность необходимо рассматривать лишь как одну из множества его характеристик.

Таким образом, авторы считают возможным сформулировать следующие выводы:

1. Этничность, будучи универсальной формой человеческого бытия, выступала и будет выступать как относительно самостоятельный конфликтогенный фактор.

2. Поликультурность и полиэтничность есть два тесным образом взаимосвязанных фактора.

3. Полиэтничность действительно повышает уровень конфликтогенности общества, но это тот случай, когда слабая сторона одновременно является сильной, поскольку подразумевает и более высокую по сравнению с моноэтничным обществом динамику развития. Кроме того, моноэтничных обществ в настоящее время практически не существует.

4. Этнические конфликты – явление неизбежное в жизни общества. Особенность, отличающая их от других форм социального конфликта, состоит в том, что свое функциональное значение они могут выполнять лишь в той форме, когда они не перешли к открытому противостоянию.

5. В современных условиях практически любой этнический конфликт приобретает форму этнополитического.

Именно для межэтнических конфликтов характерны крайние формы отклоняющегося поведения. Роберт Каллен на примере армяно-азербайджанского конфликта констатирует: «Сражающиеся охвачены синдромом, требующим считать своих противников нелюдями, источником своих страхов и ненависти к себе».[44]  

Межэтнические конфликты характеризуются широким спектром участников, так как в составе противоборствующих этносов представлены, как правило, все социальные группы, а также ярко выраженной напряженностью и жестокостью. Ход урегулирования межэтнического конфликта зависит от множества факторов, среди них можно выделить цели движения,  провозгласившего себя защитником интересов нации, характер политической системы, в рамках которой протекает конфликт (демократия, тоталитаризм или различные промежуточные формы) и степень совместимости политической культуры конфликтующих сторон. Из всех возможных видов социальных конфликтов межэтнические наиболее трудно поддаются урегулированию. Даже те межэтнические конфликты, которые возникли по поводу раздела сугубо материальных ресурсов, обволакиваются такой плотной пеленой эмоциональных заявлений, этнических стереотипов и представлений о разрушенных национальных ценностях, что отрезается большая часть возможностей для урегулирования, применяемых в конфликтах других видов.

Попытка профессионально сформулировать универсальные принципы регулирования межэтнических конфликтов была сделана в ноябре 1993 г. в городе Кона на Гавайских островах, где собралась группа ведущих специалистов, входящих в Совет Проекта по этническим отношениям. По итогам дискуссии Д. Горовиц, У. Пфафф и В. А. Тишков подготовили документ, известный под названием «Меморандум Кона».

В Меморандуме сущность этнического конфликта и возможные действия по его урегулированию рассмотрены на четырех стадиях: латентный период, проявления, активное течение и последствия конфликта. На каждой из этих стадий существуют свои специфические возможности и потребности в действиях.

 В ходе латентного периода отношения между этническими общностями могут казаться более или менее нормальными, и поэтому не делается ничего или почти ничего для недопущения возможных конфликтов. Однако именно на этой стадии возможна реализация конструктивных мер для предотвращения межэтнических взрывов. Главная задача властей на этом этапе — укрепление полного и единого гражданства для всех жителей государства. Недостаточно просто принять законы, провозглашающие права этнических групп и запрещающие дискриминацию. Должны предприниматься усилия по вовлечению меньшинств в процесс принятия политических решений, чтобы показать им, что их права соблюдаются. В некоторых случаях для заверения меньшинств в реальности их прав необходима федеративная структура построения государства. В любом случае следует поощрять «функциональный федерализм». Принцип «распыления власти», применяемый в Европейском Союзе, может служить примером такого федерализма. При подобной системе политические и экономические полномочия спускаются на максимально низкий уровень административных органов, способных их компетентно осуществлять. Следует поощрять включение в программы учебных заведений знаний о пороках и опасностях этнических предрассудков и воспитывать у людей способность бороться с негативными этническими стереотипами. Как отдельные журналисты, так и средства массовой информации в целом,  несущие ответственность за информацию об этнической розни, должны проверять все данные до их публикации. Особая роль в формулировании этнических интересов в виде, не содержащем угрозы другим, принадлежит интеллектуальной элите. Излишне агрессивные формулировки могут спровоцировать вспышку конфликта. Так, противостояние грузин и абхазов в Абхазии началось как «война филологов».

На этапе проявлений конфликта происходит постепенный переход от этнополитической напряженности к войне. Наиболее частые сигналы бедствия, свидетельствующие о переходе к насилию — усиление взаимных обвинений в злонамеренности, ссылки на этнические стереотипы в общественных дискуссиях и политических акциях, появление слухов о зверствах, чинимых какой-либо этнической группой, требования чрезвычайных мер на благо или в защиту меньшинства или большинства, либо для ограничения свободы действий тех, кто им угрожает. Не менее надежным признаком может служить спонтанная перегруппировка населения по этническому признаку. Такая подвижка проявилась, например, в Югославии в статистике переписей населения после смерти И. Тито. Это необходимо было расценивать как негромкое предупреждение о том, что народ почувствовал приближение конфликта, который впоследствии действительно разразился.

Усилению напряженности в межнациональных отношениях способствовала и приватизация в экономике бывших социалистических стран, поскольку группы, активно занимающиеся или нашедшие новую сферу деятельности в торговле, расцениваются как «незаконно» обогатившиеся благодаря рыночной системе и другим аспектам экономической реформы. Такие процессы могут привести к актам этнического насилия. В этот момент правительство должно действовать быстро, чтобы поддержать порядок и авторитет власти; ему следует занять недвусмысленную позицию отрицания насилия как способа действий. На этой стадии могут использоваться все те методы, которые приводились для латентной стадии. Однако в условиях открытого противостояния их реализация значительно затруднена. В этой связи требуются и иные, специфичные для данной стадии шаги. Первая задача — укрепление общественного порядка. При этом необходимо, чтобы предпринимаемые меры не были этнически окрашенными. Нужны специальные полицейские части для борьбы с массовыми беспорядками — с нейтральным командованием, высокодисциплинированные и этнически смешанные. Суды, особенно нижней инстанции, должны получить четкие ориентировки по рассмотрению этнически «заряженных» дел. Необходим строгий надзор за системой юстиции, чтобы избежать проявления этнических предрассудков при осуществлении правосудия. Важно содействовать распространению точной и непредвзятой информации о конфликте, и в первую очередь в прессе. Нужна особая программа по последовательному разоблачению ложных слухов.

Если усилия, предпринятые на двух предшествующих стадиях, не принесли результатов, может разразиться полномасштабный конфликт. На стадии активного течения  главная задача — остановить военные действия или, по меньшей мере, сдержать их политическими средствами, имея в виду конечное достижение конструктивного решения. Для этого необходимы: а) решительные заявления властей о нетерпимости насилия, сопровождаемые уверенными действиями армии и полиции; б) избежание раскола по этническому признаку в структурах, обеспечивающих порядок. Если есть подозрение, что местная полиция занимает  какую-либо сторону в этническом конфликте, следует ввести полицейские подразделения извне; в) твердый контроль над средствами связи и объективностью средств массовой информации; г) создание механизмов прекращения огня и вступления в переговоры. В соглашения о прекращении огня необходимо включать пункт о санкциях за нарушение соглашения, причем ни одна из сторон не должна иметь возможности использовать прекращение огня для накопления свежих сил; д) минимизация потерь и материального ущерба (вывод военнослужащих и вооружений с линии фронта, создание нейтральных зон, ввод статуса «свободных» городов и  другие меры, предусмотренные международным правом); е) предотвращение зверств и военных преступлений.

Рано или поздно активная стадия конфликта заканчивается и начинается восстановление гражданского согласия на руинах, оставленных этническим конфликтом. Вчерашних врагов необходимо примирить, а требования «победителей» примерить к реалиям продолжающегося совместного существования в одном государстве. В любом случае должно состояться освобождение заложников, обмен пленными, предание земле погибших, причем эти меры недопустимо превращать в повод для прославления конфликта. К сожалению, очень часто вчерашние бойцы обретают славу героев и начинают пожинать политический урожай своих «подвигов». Где это возможно, следует оказывать международное давление для недопущения их на руководящие позиции в постконфликтной ситуации. Нужно поощрять общественный диалог на тему позитивных реформ в обществе. Конфликт в идеальном варианте должен быть дедраматизирован — нельзя  превращать его в «священную память». Необходимо пресекать распространение понятия «кровная месть», чтобы конфликт не передался в генетическую память последующих поколений. Цель мероприятий, осуществляемых на этой стадии, — вернуть страну к исходной точке, когда конфликт сдерживается и вновь открывается возможность выстроить долгосрочные взаимовыгодные и мирные отношения между населяющими страну различными этническими группами.[45]

По словам А. Чумикова, рациональное управление конфликтом не может отменить или заменить локальные коллизии, но оно в состоянии придать объективно конфликтному процессу формы, способные обеспечить минимизацию неизбежных экономических, социальных, политических, нравственных потерь и максимизировать соответствующие достижения. Именно в этом — суть управления конфликтом.[46]

В качестве вывода необходимо отметить, что, как подтверждает мировой опыт, роль власти и прессы как в конструировании, так и урегулировании этнического конфликта чрезвычайно велика. На любой стадии конфликта деятельность органов власти и печатных СМИ способна усилить его разрушительные возможности либо минимизировать их. Учитывая это, авторы «Меморандума Кона», безусловные сторонники демократии, считают необходимым в ходе активного течения конфликта «твердый контроль над объективностью средств массовой информации».[47] Таким образом, мировой практикой признана высокая важность такой проблемы, как необъективность СМИ, провоцирующая конфликт.

Глава 3. Современное состояние этнических отношений в Краснодарском крае и влияние на них прессы        

В современной российской науке мнение о высоком уровне этнополитической напряженности на Северном Кавказе и модельности нашего региона в этом отношении стали аксиомой. Однако причины такого положения дел, которых выделено различными авторами в рамках разных научных дисциплин достаточно много, нуждаются в  систематизации и детальном анализе через призму этнополитологии. По мнению авторов, ключевую роль в системе факторов этнополитической напряженности и конфликтности играют социокультурные факторы. Экономические проблемы переходного периода и чувство экономической депривации значительной части населения характерны для всей России и в целом – для пространства бывшего Советского Союза. Однако конфликты с насилием стали характерной приметой только нескольких регионов, в том числе Северного Кавказа. Именно региональные особенности социально-культурной организации определяют высокий уровень напряженности межэтнических отношений, легкость и быстроту перехода этой напряженности в кризисную стадию конфликта с применением насилия. Без учета социокультурных северокавказских особенностей нельзя говорить о научном подходе к урегулированию межэтнических конфликтов, в том числе к решению первоочередной задачи – исключению насилия в этнополитических конфликтах.

По мнению авторов, одним из важных направлений изучения социокультурных факторов этнополитических конфликтов является анализ их отражения в региональной прессе. Фиксируют ли кубанские печатные СМИ наличие данных факторов? Как откликаются на информационные поводы из области межэтнического взаимодействия? Какие газетные клише сформировались в связи с освещением вопросов межэтнической напряженности? Каков вектор информационной политики властей? Учитывая слабую изученность темы, авторы предполагают пока только поставить эти вопросы, используя в качестве объекта газеты Краснодарского края.

Прежде чем перейти к проблеме конструирования конфликта прессой, необходимо дать представление о реально существующем этническом «ландшафте» региона и его описательном отражении в СМИ. Какие основные социокультурные факторы этнополитической напряженности на Северном  Кавказе и его части – Краснодарском крае — авторы считают возможным выделить (подчеркнем, что целый ряд важных факторов этнополитики, не относящихся к социокультурным, остался вне рамок нашего исследования)?

Высокий уровень этнической мозаичности населения. Он в сотни раз выше, чем в областях центральной России. Этот индекс, сконструированный на основе коэффициента многоязычия Гринберга, изменяется в пределах от 0 до 1. Индекс этнической мозаичности показывает, насколько высока теоретическая частота общения людей, принадлежащих к разным этносам и проживающим на общей территории. Чем выше значение индекса, тем выше теоретическая частота межэтнических контактов. В Краснодарском крае значение индекса в настоящее время достигает 0,3, в Дагестане – около 0,8 (максимальный для России показатель). В то же время в областях, включенных в Центральный федеральный округ, он не превышает 0,003-0,004. Представители различных национальностей живут в нашем регионе на одной территории, вступая в контакты, в том числе в ситуации конкуренции за рабочие места или ресурсы. В таких случаях, как правило, участники конкурентной борьбы подчеркивают именно национальную принадлежность «другой стороны». Сама по себе этническая мозаичность не является причиной конфликта, но без нее конфликт также невозможен. У населения моноэтничных территорий могут существовать этнические предрассудки (так, антисемитизм характерен для части японцев на Японских островах), но нет возможности для межэтнического конфликта. Особую важность как фактор, провоцирующий межэтнические конфликты, имеют уголовные преступления, в которых жертва и преступник – представители разных национальностей. Естественно, что в регионах с высоким уровнем этнической мозаичности количество таких преступлений больше в силу статистической закономерности.

Несмотря на доминирование в структуре населения Краснодарского края восточно-славянского элемента (около 85 процентов), население  Краснодарского края этнически неоднородно. Важно также подчеркнуть, что показатель этнической мозаичности населения в среднем по краю значительно ниже соответствующих  показателей в ряде районов.  Наиболее высокие показатели зафиксированы в причерноморской зоне и в примыкающих к ней районах.  Так, индекс этнической мозаичности  в   Туапсинском районе составляет 0,532,  Сочи — 0,439,  Анапе -0,411,  Крымске — 0,369, Геленджике — 0,358. Вследствие различных темпов  воспроизводства  этнических  групп и национального состава мигрантов для края характерно изменение соотношения численности  основных этносов. Наиболее интенсивно происходит рост армянского населения: с 1979 по 1989г.  он составил 50%, в то время, как соответствующий показатель у украинцев не более 16%,  адыгейцев-12%, русских-3,4%. За последние 6 лет численность постоянно проживающих в крае армян выросла на 38%,  сегодня они являются второй по численности этнической группой Кубани. По оценкам экспертов, в настоящее время на территории края пребывает не менее 500 тысяч армян, что составляет 10% жителей края. Компактное расселение этносов является важной характеристикой этнической структуры населения края, т.к. оказывает существенное влияние на социально-политическую обстановку в той или ином районе.  Армяне концентрируются в г. Сочи (14,57%),  г. Туапсе (12,22%),  Апшеронском районе (7,99%),  г. Анапа (7,27%), г. Армавире (6,98%), Отрадненском районе (5,29%). 

Татары (по краю — 0,7%) сосредоточены в г. Крымске (5,72%),   Темрюкском районе (3,58%), городах Новороссийске (2,14%),  Геленджике (1,81%), Анапе (1,68%), Абинске (1,57%).    

Греки (по  краю  —  0,6%) — в городах  Геленджике (6,87%),  Крымске (3,49%), Анапе (2,58%),  Абинске (1,51%),  Новороссийске (1,45%),  Успенском районе (1,28%), Сочи (1,25%).    

Немцы (по краю — 0,6%) — в Тбилисском районе (6,79%),  Гулькевическом районе (3,92%),  Анапе (2,47%),  г. Новокубанске  (2%) и Усть-Лабинском районе (1,87%).

Как указывали в своей работе «Краснодарский край: модель этнологического мониторинга» Е.В. Крицкий и М.В. Савва, сосредоточение этнических групп на отдельных территориях края создает объективные предпосылки напряженности.[48] Специфика размещения населения и представленных в нем этнических групп свидетельствует о наличии объективных предпосылок межэтнической напряженности и достаточно высокой потенциальной конфликтности. До настоящего времени именно сфера межнациональных отношений остается наиболее вероятным центром притяжения конфликтных настроений населения, вызванных проблемами в сферах социальной и экономической. Практически любое недовольство в поселенческой структуре Краснодарского края может быть канализировано в сферу межнациональных отношений.

В краевой прессе такой этнический состав населения был зафиксирован и отразился в журналистском клише «Кубань – край ста народов». Под этой рубрикой публиковались материалы в стилистике «пролетарского интернационализма» в начале 90-х годов. Однако достаточно быстро данный подход в краевых газетах был вытеснен другим, который иллюстрируют слова атамана Всекубанского казачьего войска В.П. Громова: «Мы (казаки – М.С., Е.С.) на Кубани исторически коренной народ. Мы, кстати, единственный субъект Федерации, в Уставе которого записано, что Кубань является территорией формирования и проживания кубанского казачества и русского населения, и с этим обстоятельством должны считаться при формировании органов власти».[49] Была выдвинута и многократно озвучена в СМИ идеологема двух коренных народов в Краснодарском крае – казаков и адыгов (для Кавказа в целом – казаков и горцев): «Нам нечего делить с другими коренными народами, нашими кунаками-горцами, с которыми мы жили здесь веками…»[50]; «Исключительно важным…фактором, обеспечивающим стабильность на Кубани, являются наши традиционно дружественные, добрососедские отношения с коренным народом Кубани – адыгами»[51]. Численность адыгейцев в Краснодарском крае относительно невелика. По данным переписи населения 1989 г., в крае проживало около 20 тысяч представителей этого народа. В Республике Адыгея адыгейцев около 100 тысяч. Этнических армян на Кубани в настоящее время значительно больше. Поэтому в приведенных выше цитатах отражается признание «коренного» статуса адыгейцев и присоединение к этому статусу членов казачьего движения в противовес мигрантам последних лет.

Идея особой роли двух народов – казаков и адыгов была активно поддержана бывшим губернатором Краснодарского края Н.И. Кондратенко: «…краеугольный камень мира и спокойствия в нашем доме – добрососедство и братство казаков и горцев».[52] Представление об историческом братстве казаков и горцев нашло свое продолжение в озвученной через СМИ позиции краевой власти периода губернаторства Н.И. Кондратенко по поводу войны в Чеченской Республике: «Мы должны осудить тех, кто призывает вооружаться, понимая, что нас пытаются втянуть в бойню с горскими народами. Мы должны по­требовать принятия мер к на­казанию виновных. Высту­пать на Кавказе под флагом наведения порядка в каза­чьей форме — смерти по­добно. Помните, что Турция этого только и ждет. Когда придут «голубые каски» и разведут нас по углам, — тогда Россия будет уже не ваша, не казачья и не ады­гейская, а чужая, а спор о принадлежности Северного Кавказа будет решен не в пользу России».[53] Идея двух коренных народов на Кубани обычно представлялась казачьими лидерами как гарантия этнополитической стабильности в регионе и одновременно – как обоснование прав казаков на эту землю: «Нам нечего делить с другими коренными народами, нашими кунаками-горцами, с которыми мы жили здесь веками, делили хлеб – соль и роднились семьями. Поэтому нас никому не столкнуть в братоубийственной войне, и в новом веке мы вместе будем растить детей на этой родной нам земле».[54] Иногда акцент на братстве казаков и адыгов сопровождается в выступлениях казачьих атаманов указанием на особость этих двух общностей по отношению к остальному населению. Цитируем речь атамана Кубанского казачьего войска В.П. Громова на открытии в Краснодаре Адыгского центра науки, культуры и бизнеса Кубани: «Если бы в Краснодаре открывался какой-то другой национальный культурный центр, мы, может быть, и засомневались в его целесообразности, а вот в отношении адыгов сомнений нет».[55]

В то же время краевая пресса периодически отражает противоречия в интересах адыгской элиты и представителей других этнических общностей региона. Так, в публикации «Кому выгодна соль на ранах?» депутат Законодательного Собрания края выступает против официальной оценки итогов «русско-кавказской войны» в связи с письмом генерального секретаря Организации Непредставленных Народов: «Нет, господа хорошие! Не о черкесском народе вы печетесь! Путь к раскопкам минувших войн ведет только к новым войнам…».[56]

Активная внешняя миграция на территорию южно-российского региона. Миграция является важнейшим фактором этнополитической стабильности региона. Как пишут авторы коллективной монографии «Этническая толерантность в поликультурных регионах России», поликультурные регионы России представляют собой  социальные системы с разной степенью сбалансированности межгруппового взаимодействия. В регионах с длительной историей сосуществования разных этнических культур процессы интеграции будут преобладать над процессами дифференциации. В регионах, где поликультурность является результатом относительно недавних миграций разных этнических групп, процессы дифференциации по этническому и религиозному признакам будут преобладать над процессами интеграции.[57]

Большую часть миграционного потока, направленного в Россию, в том числе потока вынужденных переселенцев, принимает южный регион страны. «С 1990г. по 2001г. коэффициент миграционного прироста в целом по России составил 21,4% (в среднем за год в расчете на 10 тыс. населения), по Северо-Кавказскому региону – 45,3%. Наиболее значительным он был в «русских» регионах: в Краснодарском крае – 111,3%, в Ставропольском крае – 95,4%, в Ростовской области – 51,5%, из национальных республик, наоборот, идет отток населения».[58] О важности данной темы говорит не только количество вынужденных мигрантов (в эту категорию авторы включают как вынужденных переселенцев, имеющих соответствующий правовой статус, так и лиц, вынужденно покинувших места прежнего проживания, но не получивших статус) на территории Южного федерального округа, но и развитость миграционного законодательства в субъектах Федерации этого региона.

Показательными примерами южно-российского миграционного регионального законодательства являются Закон Краснодарского края от 23.06.1995 №9-КЗ «О порядке регистрации пребывания и жительства на территории Краснодарского края», ставший модельным для подготовки подобных правовых актов в других субъектах Федерации, и «Иммиграционный кодекс Ставропольского края» от 31.12.1996.

     По мнению многих экспертов, проблема интеграции вынужденных переселенцев является одной из самых важных элементов социально-политической безопасности региона.[59] В то же время в газетах Краснодарского края данная проблема фактически не проявлена. Единственная публикация, посвященная адаптации мигрантов, является репортажем с совещания, проведенного в Краснодаре главным федеральным инспектором аппарата Представителя Президента в Южном федеральном округе В.И. Темниковым.[60] Стоит подчеркнуть, что, несмотря на вынесенный в заголовок публикации термин «адаптация», само информационное сообщение сводится к обсуждению мер по сокращению миграции (приложение). Главный федеральный инспектор является представителем федеральной власти, поэтому можно констатировать отсутствие в краевой прессе в течение последних шести лет публикаций, инициированных краевой властью и посвященных вопросам адаптации и интеграции мигрантов в местное сообщество. Такие публикации имели место в СМИ, не финансируемых из краевого бюджета, в частности, в газете Краснодарской региональной общественной организации «Южный региональный ресурсный центр» «Новая реальность»[61] (приложение) и региональном приложении «МК-Кубань-Новороссийск-Сочи».[62]

Анализируя национальный (этнический) аспект миграции в регионе, В.С. Белозеров отмечает, что «на Северном Кавказе растет число территорий с интенсивной сменой этнического состава населения и с активными процессами изменения этнического состава населения. В первых в открытой форме, во вторых в латентной проявляются проблемы межнациональных отношений. Не менее сложными становятся районы массового  вселения вынужденных мигрантов, особенно из числа кавказских народов, в отношении которых неприязненное отношение постоянно проживающего населения нарастает и иногда проявляется в агрессивных формах.[63]

 В то же время необходимо отметить, что этнически ориентированная агрессия не является привилегией большинства. В ситуациях этнического контакта агрессия бывает характерна также для представителей меньшинства. Сами понятия «большинство» и «меньшинство» в реальной ситуации контакта относительны. В конкретном месте и в определенное время меньшинство может являться численным большинством. Результатом длительного миграционного процесса в Краснодарском крае стало появление населенных пунктов и районов (например, Адлерский район Сочи), где русское население не является численным большинством. В связи с этим для политической элиты Краснодарского края характерен жесткий подход к проблеме миграции, выражающийся в стремлении ограничить ее. По данному поводу кубанские исследователи О.А. Оберемко и М.М. Кириченко замечают: наивно полагать, что разницу в подходах между федеральным центром и регионом можно исчерпывающе объяснить «консервативностью» Юга или неразумным нежеланием кубанской политической элиты «слиться» с мировым цивилизованным сообществом. При всей внешней «неприличности», слабости теоретических и эмпирических обоснований охранительной риторики, приводимые аргументы вполне укладываются в респектабельные концепции «национальной» и «социетальной» безопасности, практического применения которых не чураются самые «зрелые» демократии, в том числе по отношению к российским гражданам, стремящимся выехать на временное и постоянное место жительства.[64]  

Обострившаяся этнополитическая ситуация на Северном Кавказе, особенно в республиках, продолжающийся рост трудового потенциала и этноизоляционистские настроения народов в районе в сочетании с ограниченными вложениями капитала в экономику республик и соседних с ним регионов обостряют проблему занятости населения до социально опасных масштабов. Взаимоотношения между местным старожильческим населением и мигрантами относятся к одним из наиболее конфликтоопасных. Как подтверждение этого, в российской науке уже успел укорениться такой термин, как мигрантофобия.[65]

Миграция привела с 1989 года к созданию в регионе достаточно крупных диаспор народов, которые ранее здесь были представлены всего десятками или сотнями людей (турки-месхетинцы, курды), а в настоящее время насчитывают по разным оценкам от 15 до 30 тысяч человек, как турки-месхетинцы в Краснодарском крае. Таким образом, применительно к Северному Кавказу можно говорить не просто об активной миграции, а об этнической миграции. Согласно определению С.А. Панарина, под этнической миграцией понимается совокупность миграционных потоков, в каждом из которых численно преобладают люди с общей (или близкой) этнической самоидентификацией, перемещающиеся из одного этнокультурного ареала в другой и самоотчуждающиеся от отпускающего либо принимающего общества и/или отчуждаемые одним из них, а то и обоими вместе.[66] Серьезные различия в культуре, структуре накопления и потребления (каким образом и сколько зарабатывают, сколько и на что тратят) новых мигрантов и местного старожильческого населения, а также целый ряд субъективных факторов, в том числе низкое качество информации о проблеме, приводят к возникновению напряженности.

На основании исследований в Северной Осетии Н.Э. Багаева и Х.Х. Макоев сделали вывод, что «в течение последнего десятилетия можно выделить 3 стадии отношений местного населения к беженцам и вынужденным переселенцам: 1989-1991гг. – сочувствия и участия; 1992-1996гг. – недовольства и негативного отношения; 1997-2000гг. – привыкания и равнодушия.

…Недовольство местных жителей переселенцами объясняется тем, что переселенцы-осетины не соблюдают исконных осетинских традиций и обычаев. Это вызвано длительным, многовековым соседством с грузинским народом, что, естественно, не могло пройти бесследно для последних и оказало заметное влияние на уклад их жизни. А также тем, что переселенцы оказались способными быстро строить себе дома, покупать или обменивать квартиры, заниматься частным предпринимательством (и довольно успешно), быстро приспосабливаться, а иногда чувствовать себя хозяевами положения».[67]

Одна из главных проблем взаимопонимания между мигрантами и старожильческим населением сформулирована Г. Витковская: вынужденные мигранты становятся объектом общественного внимания, а взаимоотношения в местах притока переселенцев складываются не между отдельным мигрантом (семьей мигрантов) и принимающей общиной, а чаще всего между местным и пришлым сообществами. При этом хорошо известно, что реальные социальные и межэтнические  конфликты, разного рода фобии и мифологемы возникают не в межличностных, а именно в межгрупповых отношениях.[68] 

Важно подчеркнуть, что в силу разных причин группа мигрантов может оказаться неспособной к интеграции. В этом случае члены группы, как правило, все же остаются на данной территории,  каким-то образом добывают средства к существованию, но способы этой добычи воспринимаются старожильческим населением в условиях отсутствия социальной и культурной интеграции как «паразитарные», то есть наносящие ущерб местному сообществу.

Низкий уровень готовности к интеграции с местным сообществом приводит к явлению, которое часто называют капсулированием группы. В условиях «чуждого» или даже враждебного окружения группа замыкается в себе, становится похожа на капсулу с твердой оболочкой, отделенную от окружающей среды. Взаимоотношения с местным старожильческим населением сводятся к минимуму, в этих отношениях доминирует настороженность и ожидание враждебных действий. Один из наиболее показательных примеров капсулирования в нашем регионе – турки-месхетинцы Краснодарского края. Подобные случаи требуют особого внимания. Разрушение «капсулы» всегда отвечает интересам как мигрантов, так и местного населения, повышая безопасность тех и других. Практика реализации социальных проектов в Краснодарском крае говорит о возможности прогресса на пути адаптации и последующей интеграции группы турок-месхетинцев в местное сообщество.[69]

Миграционная тема с 1989 года является одной из самых актуальных для краевых печатных СМИ. При этом акцент делается на иноэтничную (неславянскую)  миграцию, в первую очередь на турок-месхетинцев, курдов и мигрантов из государств Закавказья. О высоком уровне тревожности  печатных материалов свидетельствуют их заголовки: «Необходимы безотлагательные и действенные меры, чтобы сохранить межэтнический баланс»[70]; «Министр уехал, а турки остались…пока?»[71]; «Застолбились курды в Еленовке…»[72]; «Троянский конь» месхетинской проблемы»[73]; «Троянский конь и кто его впускает»[74]; «Рыба ищет, где глубже, а мигрант – где лучше»[75], «Дорогие» гости»[76], «Кубанцы не должны страдать от неконтролируемого наплыва мигрантов»[77], «Барьеры для миграции».[78] На этом фоне необходимо отметить появление первых публикаций по серьезной и ранее практически не затрагивавшейся проблеме экономической миграции.[79]

Одной из главный проблем кубанской этнополитики является сложившееся в последние годы представление массового сознания о радикальном изменении этнического состава населения края и отождествление миграции с этим процессом. Во многом благодаря формам подачи в прессе миграция на Кубань воспринимается ее старожильческим населением как заселение края иноэтничными переселенцами. В то же время в миграционном потоке последних полутора десятилетий русские составляют такую же часть, как и в общем составе населения Краснодарского края.

Внутрирегиональная миграция. В самом Северо-Кавказском регионе  миграционные процессы остаются чрезвычайно активными. Так, продолжается отток русского населения из республик Северного Кавказа. Те же русские, которые  остались в местах прежнего проживания, испытывают, как показывают данные различных исследований,  давление как объективных обстоятельств (потеря работы в результате разрушения промышленности), так и, несмотря на усиление федеральной власти, местных национал-радикалов. Последние уже не пользуются, как раньше, активной и открытой поддержкой местной власти (уровня субъекта Федерации и местного самоуправления), но сохраняют влияние на общественное мнение. В.К. Малькова констатирует: русские, оставшиеся в национальных республиках, борющихся за своей суверенитет и укрепляющих свою собственную государственность, вынуждены как можно скорее адаптироваться к новым условиям, забыв о своем прежнем положении, заменяя прежние системы общественных ценностей на новые, предлагаемые титульными элитами и поддерживаемые национально-республиканскими идеологами.[80] Итогом этих процессов является расширение в республиках Северного Кавказа ареалов с доминированием и преобладанием титульных этносов и сокращение ареалов с доминированием и преобладанием русского населения.[81]

Высокая значимость проблемы внутрирегиональной миграции сохранится на юге России надолго: «Сложная этнополитическая ситуация  в регионе делает непривлекательной горную часть Северного Кавказа для инвестиций и расширения рынка труда. Обострение межнациональных отношений в республиках, вызвавшее отток русского населения, которые преобладали среди занятых в ряде отраслей и прежде всего в промышленности, осложняет проблему ее развития в настоящее время. Продолжающийся рост демографического потенциала в горных регионах Северного Кавказа, ограниченные возможности рынка труда большинства республик вызывают отток титульных народов в регионы равнинного Предкавказья. Современный период отличается активным наступлением народов Кавказа на субъекты равнинного Предкавказья».[82]

Отражение проблемы в краевой прессе несет, как правило, высокий потенциал тревожности. Так, характеризуя ситуацию в соседней Карачаево-Черкесии, специалист пресс-центра Кубанского казачьего войска пишет: «Во время встречи с казаками Усть-Джегутинского районного казачьего общества … казаки Кубани услышали много нерадостного. Видный исламский деятель района утверждает: здесь числится уже две с половиной сотни убежденных последователей ваххабизма, прошедших курс обучения в чеченском центре подготовки ваххабитских лидеров…В апреле текущего года более полутора десятков русских семей района продали свои дома, в мае – 20 семей. Тенденция понятна. В прошлом году из Усть-Джерелиевского района выехало почти три с половиной сотни русских. При такой тенденции, если даже взять минимум: семья – три человека, в нынешнем году республику покинет тысяча русских».[83]

В последние месяцы усилился приток выходцев из Дагестана в Краснодарский край (соседний Ставропольский край уже принял значительное количество переселенцев из Дагестана, специалисты говорят о миграционном пресыщении Ставрополья). Мигранты другой национальности вызывают настороженность местного населения, которая резко возрастает в случае прибытия больших групп иноэтничных переселенцев. Превышение 10-процентного порога численности мигрантов от всего количества населения станицы, хутора, города считается в современной науке опасным пределом, после которого отношение к мигрантам становится враждебным.

Авторы книги «Миграция и безопасность в России», изданной Московским центром Карнеги, фиксируют закономерность: «Пример других государств показывает, что стоит доле иноэтничных мигрантов вырасти до 10%, как чуть ли не автоматически начинается всплеск фобий. Так, в середине 90-х годов численность иммигрантского населения достигла во Франции 10%-ного барьера – и на президентских выборах Ж.-М. Ле Пэн, который видит в иноэтничном населении «угрозу существования Франции» и предлагает «очистить страну от мигрантов», получил 15% голосов. Сходная ситуация характерна  для многих из тех стран, куда с 60-х годов направлялись интенсивные потоки гастрайбайтеров и переселенцев»[84]. На эту же зависимость указывали также другие авторы. Так, В.И. Козлов пишет, что существует «почти повсеместно проявляющаяся психологическая закономерность: люди относятся более или менее терпимо к попавшим в их среду «чужакам» лишь до тех пор, пока абсолютная и относительная численность последних не достигнет какого-то предела (нередко его определяют в 15%), после которого терпимость обычно сменяется тенденциями отторжения».[85] Данная закономерность, по мнению авторов, должна быть исследована в российских условиях. Наибольшие возможности для этого представляет ситуация, сложившаяся в Краснодарском крае. По мнению авторов, в настоящее время именно внутрирегиональная миграция в пределах Северо-Кавказского региона способствует изменению этнического состава населенных пунктов Краснодарского края и таким образом создает возможности для повышения уровня этнополитической напряженности.

.....