Статья подготовлена по заказу редакции журнала «Центральная Азия и Кавказ». Эта же статья опубликована на английском языке: Savva M. Ethnic relations in the Northern Caucasus: conflict potential//Central Asia and Caucasus. 2004. #3 (27). P. 61 – 70.
Конфликтный потенциал межэтнических отношений на Северном Кавказе
Этнические конфликты в России становятся более локальными и специфичными, но по-прежнему они – актуальная проблема, во многом характеризующая российское общество. Несмотря на это, проблематика таких противостояний относится к наиболее запущенным в методологическом отношении научным темам. Именно для этноконфликтологии характерен наибольший разброс мнений по поводу основных понятий: этнического конфликта и его производных, таких, как конфликтный потенциал и напряженность межэтнических отношений. Данный вопрос нельзя считать чисто академическим, поскольку от понимания этнического конфликта зависит его интерпретация практиками, в том числе сотрудниками правоохранительных органов, журналистами. В связи с этим автор считает нужным определить свое понимание этнического конфликта и нескольких производных понятий.
Под этническим конфликтом мы будем понимать разновидность социального конфликта, в котором хотя бы одна сторона определяет себя как этническую общность. Впервые этот подход в отечественной науке отметил В.А. Тишков: «Под ним (этническим конфликтом – М.С.) мы имеем в виду организованные политические действия, общественные движения, массовые беспорядки, сепаратистские выступления и даже гражданские войны, в которых противостояние проходит по линии этнической общности».[1] Данный взгляд радикально отличен от подхода, широко распространенного в правоохранительных органах Северного Кавказа (вероятно, и России в целом), считающих этническим конфликтом только ситуации, в которых враждебные действия изначально планировались как этнически ориентированные (то есть объект выбран по признаку его этнической принадлежности). В англо-американской науке и практике такие события называют преступлениями на почве ненависти. Слабая сторона «милицейского» подхода к пониманию этнического противостояния заключается в том, что он не способен объяснить механизмы развития таких конфликтов, которые могут начаться с драки молодежи на дискотеке и закончиться широкомасштабными этническими погромами. Таким образом, основываясь на этом подходе, исследователи ограничены в возможностях делать прогноз этнических конфликтов. В то же время «милицейский» подход к определению этнического конфликта вкупе с некачественной статистикой преступности маскируют реальный уровень конфликтности межэтнических отношений. Для отнесения события к категории конфликта необходимо, по мнению автора, чтобы происходящие события нанесли измеряемый ущерб участникам этих событий. В случае, когда ущерб не нанесен, можно говорить только о различных уровнях напряженности межэтнических отношений.
Под конфликтным потенциалом автор понимает возможность возникновения и развития этнического конфликта на какой-либо территории в заданный период времени. Конфликтный потенциал составляет довольно сложная система элементов, в которой главную роль играют не объективные условия (например, уровень экономического развития), а феномены общественного сознания. Конфликтный потенциал показывает, насколько быстро растет уровень напряженности и насколько легко она переходит в конфликт. На территориях с различным конфликтным потенциалом одно и то же событие приводит к различным последствиям. Оценка конфликтного потенциала является важнейшим элементом прогноза будущих конфликтов.
Учитывая большое количество определений такого региона, как Северный Кавказ, необходимо предъявить авторский подход к пониманию его границ. Автор будет рассматривать Северный Кавказ как территорию, включающую республики в составе России: Адыгею, Дагестан, Ингушетию, Кабардино-Балкарию, Карачаево-Черкесию, Северную Осетию-Аланию, Чеченскую Республику; Краснодарский и Ставропольский края и Ростовскую область. Главным фактором выделения данной территории является не столько плотность экономических контактов, сколько близость социально-культурных характеристик населения, определенная общей историей. Необходимо сделать оговорку по поводу принадлежности к Северному Кавказу Ростовской области. Этот субъект РФ является по социокультурным характеристикам наименее «северокавказским», однако в Ростове-на-Дону находится административный центр Южного федерального округа. Этим, а также традицией советского периода вызвано отнесение Ростовской области к Северо-Кавказскому региону.
То, что уровень напряженности межэтнических отношений на Северном Кавказе высок, на уровне обыденного сознания не вызывает сомнений. Информационные сводки практически ежедневно подтверждают остроту конфликтной ситуации в регионе. Можно уверенно говорить о том, что Северный Кавказ является лидером среди всех регионов России по количеству конфликтов в сфере этнического взаимодействия. Острота и частотность конфликтов на Северном Кавказе делают этот регион модельным для нашей страны в исследовании конфликтного этнического взаимодействия.
На том же уровне обыденного сознания есть понимание, что конфликтный потенциал Северо-Кавказского региона значителен. Однако для анализа, прогноза и планирования эффективной деятельности такого понимания недостаточно. Поставим три главных вопроса. Каким образом этот потенциал оценивался? Какие основные результаты получены? Какое влияние эти результаты оказали на социальную практику, в том числе на деятельность органов государственной власти?
По авторитетному мнению Е.И. Степанова, «методы исследования напряжений и конфликтов должны быть прежде всего ориентированы на фиксацию проявлений конфликтности на уровне сознания и на выяснение параметров включенности в напряженные, конфликтные взаимодействия. Выяснение параметров включенности в напряженные, конфликтные взаимодействия предполагает:
Сбор и анализ статистических данных о происшедших конфликтах.
Контент-анализ материалов СМИ.
Наблюдение за поведением участников конфликтов.
Уточнение, нюансировку экспертных оценок конфликтов в рамках фокус-группового метода.
Конфликтологическую переработку имеющейся социологической информации, вторичный анализ эмпирических данных.
Конфликтологическое картографирование».[2]
Наиболее часто для оценки конфликтного потенциала в регионе использовался наиболее традиционный для отечественной социологии метод – массовый социологический опрос в форме анкетирования или интервью. Большая часть подобных опросов имела локальный характер и проводилась на территории одного субъекта Федерации (республики, края, области). Самым масштабным исключением из этого правила стал опрос 4500 человек, проведенный в 1995 году под руководством Е.В. Крицкого с участием автора данной работы на территории 10 субъектов РФ. Опрос был проведен в рамках проекта «Чеченский кризис в массовом сознании населения Северного Кавказа», поддержанного Министерством РФ по делам национальностей и федерации. Данное исследование стало показательным примером «прифронтовой социологии», поскольку проводилось в период активного ведения боевых действий в ЧР, в том числе самой Чеченской Республики и соседней Республики Ингушетия. Многие последующие исследования основывались на методической базе данного опроса, что рационально, поскольку позволяет оценить динамику социальных процессов, приняв за точку отсчета 1995 год.
Массовые опросы дают широкий охват эмпирического материала, но не обеспечивают глубину полученной информации по наиболее важным вопросам исследования. Существуют такие аспекты напряженности, которые чрезвычайно трудно выразить на языке статистики. Это, например, все, что связано с мотивацией. Поэтому в 2001 году Южным региональным ресурсным центром в рамках исследования «Юг России – регион национального согласия и мира» был проведен опрос 1000 респондентов на территории 4 субъектов Федерации, дополненный серией из 8 фокус-групповых исследований (коллективных глубинных интервью) в 2 городах – Краснодаре и Майкопе. В Краснодаре были проведены следующие фокус-группы: 1) руководители национальных общественных объединений, входящих в состав Центра национальных культур Кубани; 2) Славянская молодежь 18-25 лет; 3) Славяне 30-55 лет; 4) Армяне 30-55 лет. В Майкопе в составе фокус-групп были представлены: 1) Женщины-славянки 30-55 лет; 2) Мужчины-славяне 30-55 лет; 3) Женщины-адыгейки 30-55 лет; 4) Смешанная группа русской и адыгейской молодежи. Сочетание массового опроса и фокус-групп дало возможность изучить конфликтный потенциал на значительной территории и в то же время рассмотреть такие важные аспекты конфликтного потенциала, как причины тревожности и мотивацию представителей различных этнических и социальных общностей.
Важным методом исследования конфликтного потенциала является анализ текстов, причем наибольшую важность имеет анализ текстов органов власти и материалов средств массовой информации. Так, в 2002 году автором было осуществлено исследование более 300 публикаций газет Краснодарского края по темам «межэтнические отношения» и «миграция» за период 1989-2002гг. Основной сделанный вывод – система публикаций в краевых СМИ способствует усилению негативных стереотипов этнических «чужаков». При этом интолерантность журналистов является скорее привычкой, возникшей на основе многолетнего одностороннего взаимодействия власти и СМИ, чем личной установкой многих журналистов.[3]
Сделаны пробы описания поведения людей в конфликтных ситуациях, в частности, Батыковым И.В. и Саввой М.В. на примере свидетельств о погромах в Северском районе Краснодарского края в декабре 2002г.[4], которые будут приведены ниже.
Особую важность имеют исследования взаимоотношений местного старожильческого населения и этических меньшинств, ранее не проживавших в регионе и появившихся здесь в результате этнических конфликтов на территории Советского Союза в его последние годы. Наиболее высокий уровень конфликтности характерен для представителей таких «новых диаспор» и радикально настроенных групп местного населения. К «новым диаспорам» на Северном Кавказе относятся в первую очередь турки-месхетинцы и курды. В 2003 г. сотрудниками отделения социологии Кубанского государственного университета по заказу администрации Краснодарского края было проведено обследование турок-месхетинцев края. При этом была использована своеобразная методика опроса глав 1688 семей, представляющих 8524 человека.[5]
Учитывая количественные параметры армянской диаспоры и ее значительную роль в социально-экономической жизни региона, ведутся эпизодические исследования различных аспектов жизни армянского населения Северного Кавказа.[6]
Предпринимаются первые попытки этнологического и конфликтологического картографирования. В журнале Краснодарского края «Люди года» №6 (11) за 2003 год опубликован первый вариант карты этнических конфликтов на территории Краснодарского края за период 1989 – 2002гг.[7] В Ставропольском крае разрабатывается этническая карта края и создается инструмент мониторинга этнодемографических и миграционных процессов на основе ГИС-технологий.[8]
Применение в ходе оценки конфликтного потенциала регионе в рамках одного исследовательского подхода нескольких методов повышает качество оценки. К сожалению, автору не известны исследования в регионе, где бы в рамках единой методики использовалось более 2-3 методов анализа конфликтного потенциала. Нет за последние годы исследований общерегионального масштаба, которые бы позволяли осуществить сравнительный анализ результатов по нескольким субъектам РФ на Северном Кавказе. Серьезнейшей проблемой остается представительность материалов массовых социологических опросов, особенно на территориях с высоким уровнем вооруженного насилия (Чеченская Республика, Республика Ингушетия, Дагестан). Можно сделать общий вывод о том, что в настоящее время проведенные в регионе исследования не дают надежных оснований для прогноза этнических конфликтов даже на краткосрочную перспективу. По мнению автора, основанному на результатах этноконфликтологического картографирования Краснодарского края, этнические конфликты в регионе в течение нескольких последних лет теряют масштабность, то есть становятся меньшими по количеству участников и территории охвата. Однако они, оставаясь достаточно частыми, становятся все более уникальными по своим причинам и проявлениям. Это создает новые сложности в прогнозировании конфликтов и ставит вопрос об адекватности применяемых в настоящее время методик исследования этнических конфликтов. Можно сказать, что традиционный инструментарий исследований уже не отвечает требованиям новой ситуации.
В то же время полученные за несколько лет результаты позволили сформулировать несколько выводов по поводу факторов конфликтного потенциала межэтнических отношений нашего региона. К этим факторам автор относит следующие.
Высокий уровень этнической мозаичности населения. Он в сотни раз выше, чем в областях центральной России (значение индекса этнической мозаичности по региону – не менее 0,3 по сравнению с 0,003 в центрально-российских субъектах Федерации). Индекс этнической мозаичности показывает, насколько часто люди, принадлежащие к разным этносам, общаются друг с другом. Представители различных национальностей живут в нашем регионе на одной территории, вступая в контакты, в том числе в ситуации конкуренции за рабочие места или ресурсы. Высокий уровень этнической мозаичности сам по себе не предполагает обязательность конфликта, но он выступает его объективной предпосылкой – в моноэтничной среде этнический конфликт невозможен. К сожалению, до настоящего времени не обработаны и, следовательно, недоступны исследователям материалы переписи населения России, характеризующие этнический состав населения Северо-Кавказского региона. Включение этих данных в научный анализ позволит выявить динамику этнической мозаичности в регионе за период 1989 – 2002 гг.
Внешняя миграция на территорию южного региона России. Значительная часть всех мигрантов, поселившихся в России (как вынужденных, так и экономических), выбрала в качестве места пребывания Ставропольский и Краснодарский края, Ростовскую область. Необходимо особо отметить, что этническая структура миграционного потока примерно соответствует национальным пропорциям населения региона. Так, по данным Краснодарского краевого комитета государственной статистики, среди прибывших в 2002г. в Краснодарский край русские составили 80,7%, армяне – 5,9%, украинцы – 5,8%, татары и белорусы – по 0,8%.[9] По состоянию на 01.01.2002г. русские составляли около 85% населения края, армяне – 4,9%.[10] В то же время именно миграция привела с 1989 года к формированию в регионе достаточно крупных диаспор народов, которые ранее здесь были представлены всего десятками или сотнями людей (турки-месхетинцы, курды). Существенные различия в культуре (в том числе системе ценностей), структуре накопления и потребления новых мигрантов и местного старожильческого населения приводят в условиях отсутствия целенаправленной интеграционной политики к возникновению напряженности. Известны случаи «капсулирования» мигрантских диаспор, когда группа переселенцев замыкается в себе, резко ограничивая контакты вне своей общины и воспринимая старожильческое население как враждебное. В случае капсулирования нормальное взаимодействие между мигрантами и старожилами нарушается, опасность внезапного (на первый взгляд) конфликта с применением насилия резко возрастает. Такое положение дел снижает уровень безопасности как мигрантов, так и старожильческого населения. В современной науке даже возник и активно используется такой термин, как «мигрантофобия».[11] Необходимо отметить, что за 10 лет миграционный прирост по региону значительно снизился. Так, в Краснодарском крае в 1992 г. миграционный прирост составлял более 90 тысяч человек, а в 2003 г. – около 12 тысяч.[12] Несмотря на такую динамику снижения, внешняя миграция до настоящего времени рассматривается в качестве главного конфликтогенного фактора как общественным мнением в результате управления им средствами массовой информации, так и самими органами государственной власти и местного самоуправления.
В регионе сложились устойчивые мифологизированные представления о миграции. Первая миграционная мифологема: в результате информационной политики органов государственной власти субъектов Федерации данного региона в общественном мнении сложились устойчивые представления о миграции как одной из острейших региональных проблем (особенно в этом отношении необходимо выделить Краснодарский край периода губернаторства Н.И. Кондратенко - 1996-2000гг.). Мигранты представлялись общественному мнению как очень многочисленная, однородная и агрессивная группа, которая способствует снижению уровня жизни старожильческого населения. Подобные представления, составляющие первую мифологему, существуют и сегодня, причем существуют вне связи с реальным положением дел. Даже самый простой анализ социальной статистики показывает: в настоящее время можно уверенно говорить о том, что пик миграционного притока миновал. В то же время естественная убыль населения Кубани, как и всей России, значительна. Подобная тенденция наблюдается и в других центрах притяжения мигрантов. Это снижение миграционного притока было проигнорировано общественным мнением. Анализ публикаций печатных СМИ и заявлений представителей краевой власти подтверждает, что политическая элита Кубани все еще живет старыми представлениями о миграции, возникшими 8-10 лет назад, на гребне миграционной волны, в условиях распада СССР и общественного разлада в самой России. Идея пагубности миграции, закономерно возникшая в тот сложный период, успела стать мифологизированным стереотипом – устойчивым, схематизированным, эмоциональным и далеким от реальности представлением.
Значительная часть людей, поселившихся на Северном Кавказе в последние годы, рассматривает эту территорию как место своего постоянного проживания. В отношении этих лиц меры по сокращению миграции уже не могут действовать. Ограничительные меры на краевом уровне в отношении миграции были своевременны в начале 90-х годов, когда миграция действительно была проблемой. Например, законодательные ограничения миграции, принятые Краснодарским краем в условиях неполноты федерального законодательства, всеобщего развала и слабости центральной власти, уже сыграли свою роль. Это проявилось в том, что край не стал ареной конфликтов с применением насилия. К сожалению, такой вариант развития событий в начале 90-х был реальностью. Сегодня, когда ситуация радикально изменилась, было бы разумно содействовать интеграции уже живущих здесь мигрантов в местное сообщество в целях снижения риска возникновения конфликтов. Очевидно, что безопасность важна как для мигрантов, так и для старожильческого населения. В газетах Краснодарского края тема адаптации и дальнейшей интеграции мигрантов фактически не проявлена. Единственная публикация в краевой прессе за последние годы, посвященная адаптации мигрантов, является репортажем с совещания, проведенного в Краснодаре главным федеральным инспектором аппарата Представителя Президента в Южном федеральном округе[13].
Вторая миграционная мифологема: миграционный поток на территорию региона радикально изменяет его этнический состав. В ходе массового социологического опроса населения Республики Адыгея, Краснодарского и Ставропольского краев, Ростовской области, проведенного ЮРРЦ в рамках проекта «Юг России – регион национального согласия и мира», была зафиксирована достаточно тесная взаимосвязь в общественном мнении миграционной и этнической тематики. Отвечая на вопрос о способах решения проблем межнациональных отношений, 15,2% опрошенных (четвертый по частоте выбор) отнесли к таким способам ограничение миграции. Среди респондентов на территории Краснодарского края этот процент был еще выше – 20,6%. Таким образом, в массовом сознании населения края живет устойчивое представление о том, что этнический состав населения существенно изменяется, и о том, что причиной этого является миграция. Одним из ярких проявлений данной мифологемы является обращение Совета депутатов города-курорта Анапа к Президенту Российской Федерации и Федеральному Собранию РФ: «Миграционная ситуация, складывающаяся в Краснодарском крае, вызывает нашу обеспокоенность ее многонациональным составом, ростом этнических групп, что осложняет и без того непростую межнациональную ситуацию, нарушает исторически сложившийся баланс численности национальных групп. Именно сфера межнациональных отношений стала центром усиления конфликтных настроений населения. Осложняются вопросы трудоустройства, обучения в школах, выплаты пенсий, детских и других пособий, не предусмотренных в отношении мигрантов в бюджетах всех уровней»[14].
Третья миграционная мифологема: мигранты являются однородной сплоченной массой, с общими интересами, проблемами, установками. Исследования показывают, что это далеко не так.[15] В поисках новой родины в регион приезжают самые разные люди. Многие из них становятся здесь «своими» очень быстро, для других этот процесс в силу каких-то индивидуальных причин оказывается затруднен. Объединяет этих людей главным образом общие проблемы обустройства, а также агрессивность миграционных мифов.
Миграционные мифологемы устойчивы и оказывают существенное влияние на практику управления миграцией. Это делает актуальной целенаправленную работу по объективному информированию населения региона о реальной миграционной ситуации с целью постепенного изменения отношения к миграции. Нужно подчеркнуть, что с точки зрения оценки уровня конфликтности наибольшую опасность представляет иноэтничная миграция в консервативную сельскую социальную среду. В этом случае старожильческое население, по преимуществ славянское, оценивает прибывших в качестве «чужаков» сразу по двум основаниям: «они другой национальности» и «они не местные». Одновременно иноэтничные мигранты далеко не всегда демонстрируют готовность к интеграции в местное сообщество, что усиливает подозрительность и даже враждебность принимающего населения.
Внутрирегиональная миграция. В самом Северо-Кавказском регионе идут интенсивные миграционные процессы. Так, продолжается отток русского населения из республик Северного Кавказа. Те же русские, которые остались в местах прежнего проживания, испытывают сильное давление как объективных обстоятельств (потеря работы в результате разрушения промышленности), так и местных национал-радикалов. В то же время в последние месяцы усилился приток выходцев из трудоизбыточного горного Центрального Кавказа и Дагестана в Краснодарский край. Мигранты другой национальности вызывают настороженность местного населения, которая резко возрастает в случае прибытия больших групп иноэтничных переселенцев. Превышение 10-процентного порога численности мигрантов от всего количества населения станицы, хутора, города считается в современной науке опасным пределом, после которого отношение к мигрантам становится враждебным. Ученые фиксируют закономерность: «Пример других государств показывает, что стоит доле иноэтничных мигрантов вырасти до 10%, как чуть ли не автоматически начинается всплеск фобий. Так, в середине 90-х годов численность иммигрантского населения достигла во Франции 10%-ного барьера – и на президентских выборах Ж.-М. Ле Пэн, который видит в иноэтничном населении «угрозу существования Франции» и предлагает «очистить страну от мигрантов», получил 15% голосов. Сходная ситуация характерна для многих из тех стран, куда с 60-х годов направлялись интенсивные потоки гастрайбайтеров и переселенцев».[16] Подчеркнем, что традиционный запретительный подход к регулированию внутрирегионального миграционного потока субъектами Федерации «русского Кавказа» существенно затруднен, поскольку экономические мигранты из трудоизбыточных горных районов Кавказа являются гражданами России. Это ставит в повестку дня разработку новой стратегии управления миграционными потоками в регионе.
Выезд русского населения из республик Северного Кавказа приводит к повышению в «русских» субъектах Федерации, где они оседают, антикавказских настроений.
Своеобразие процессов модернизации. Утверждение об обострение ксенофобии в периоды модернизации обществ является общим местом современной социальной науки. Особенностью Северного Кавказа является то, что социально-экономическое развитие, освоение новых технологий и, соответственно, изменения в нормах и морали в нашем регионе неравномерны в разных сферах жизни и у разных народов. «Западная» свобода поведения уже налицо, особенно среди молодежи, а сдерживающее влияние старших значительно ослаблено. Можно уверенно говорить о быстром разрушении традиционных механизмов социального контроля в традиционалистских обществах Кавказа. К тому же это разрушение ускоряется в ситуациях войны, когда значительная часть населения перестает подчиняться любым ограничениям, кроме ограничения силы. В то же время традиционное представление о «чужих» как врагах и о возможности аморального поведения в отношении «чужаков» другой национальности еще очень живуче. Это повысило уровень конфликтности молодежи горских народов Северного Кавказа. Возникла ситуация, когда значительная часть населения региона, не успев освободиться от проблем прошлого, стала заложником проблем современного мира. У народов, создававших то, что мы сегодня называем западной цивилизацией, протяженная по времени социальная модернизация была сбалансированной: появление нового сопровождалось отмиранием старого. Народы Северного Кавказа получили большинство достижений модернизированного технологического общества в готовом виде, и стремительность процесса перехода сохранила архаичные нормы поведения и традиции.
Большое влияние на общество традиционных институтов. Такие структуры, как советы родов (тейпов, тукхумов и т.д.), старейшины, религиозные братства (тарикаты) действуют на основании норм права эпохи «военной демократии», то есть более чем тысячелетней давности. Система родственной солидарности исходит из принципа безусловной поддержки «своих» вне зависимости от отношения к их поведению, что повышает конфликтность носителей традиционных социокультурных норм.
Можно уверенно говорить о том, что нарушения прав человека в регионе, совершаемые традиционными социальными институтами, сопоставимы по своим масштабам с нарушениями, ответственность за которые ложится на государство. Подобная система права исходит из неполноправности всех «чужаков», то есть представителей других конфессий и этнических общностей. Обычной практикой для шариатских судов Чеченской Республики Ичкерии периода независимости были приговоры, по которым жертва изнасилования (русская) приговаривалась к сорока палочным ударам «за нарушение нравственности», а насильник – к тысяче рублей штрафа. Неполноправность и неполноценность людей, живущих среди местного автохтонного населения и не принадлежащих к нему, провоцирует конфликтные ситуации.
Отсутствие развитого гражданского общества и традиций партнерских отношений между властью и общественными объединениями. Традиционализм препятствует развитию гражданского общества. Консервативность населения региона проявляется в том числе в консервативности депутатов и чиновников. «Третий сектор», который может сыграть важную роль, особенно на этапе предотвращения конфликта и постконфликтного урегулирования, слабо включен в совместную с властью миротворческую деятельность. В субъектах Федерации консультативные органы из руководителей национально-культурных объединений при органах власти либо фактически бездействуют (Этнический совет при губернаторе Ставропольского края), либо вообще не созданы. В то же время количество радикальных этнически ориентированных общественных организаций в регионе велико, а степень их готовности к участию в конфликтах – выше среднероссийской.
Негативная историческая память. Войны между кавказскими народами, предания о Кавказской войне 1818 – 1864гг., относительно свежие воспоминания о депортациях народов в 1943-1944 гг. служат психологическим оправданием агрессии. В последние годы в результате псевдонаучных или литературно-художественных спекуляций в общественном сознании «освежаются» отрицательные представления об этнических соседях уже тысячелетней давности. Один из героев «шпионского» романа Джона Ле Карре, ингуш, дает характеристику осетинам, в которой подчеркивает, что осетины – не местные, «другой крови», они являются персами, объявившими себя христианами.[17] Современный адыгейский писатель И. Машбаш в романе «Из тьмы веков», интерпретируя известный по русским летописям поединок князя Тьмутаракани Мстислава и адыгского князя Рэдэда, происшедший около 1023 года, объявляет победу Мстислава следствием нарушения им правил поединка. Не опираясь на какие-либо исторические данные, литератор делает древнюю историю оружием современной этнополитической борьбы.
Исследователь А. Кудрявцев пишет о Северном Кавказе: «…речь идет о регионе, где история не только объективно (как ткань причинно-следственных связей), но и субъективно – в силу чрезвычайно развитой у северокавказских народов исторической памяти – оказывает заметное инерционное воздействие на современные события».[18]
Активизация религиозного фундаментализма. Именно на юге России находятся главные центры салафизма (ваххабизма) – политизированной формы ислама, которая используется в своих целях лидерами национальных радикалов. Религиозная и национальная идеи выполняют различные функции в ходе войны против страны. Национальная идея предназначена для объединения «своих» в интересах национальной элиты, решившей расширить свое влияние и возможности. Исламский фундаментализм обеспечивает поддержку радикальным национальным движениям со стороны других национальных групп в России и за рубежом.
Внешнее воздействие со стороны ряда соседних государств. Внешнее воздействие может быть осознанным и целенаправленным, поскольку целый ряд соседей России не заинтересован в стабильности в южнороссийском регионе. Это объясняется либо «нефтяными» интересами (попытками воспрепятствовать планам прокладки нефтепровода через территорию России для транспортировки каспийской нефти), либо стремлением влиять на «зону своих жизненных интересов». В условиях современной России самый простой способ нарушить стабильность в регионе – поддержка радикальных национальных и сепаратистских движений. Однако влияние на ситуацию в регионе может осуществляться также другим путем, опосредовано. Так, нестабильность этнополитических отношений в соседнем Крыму оказывает влияние на состояние этнических отношений в Краснодарском крае посредством газетных материалов о крымской ситуации в связи с положением дел на Кубани. Газета «Новороссийский рабочий» от 13 марта 2004 года пишет: «Часть турок-месхетинцев, наводнивших Кубань, по приглашению американской стороны собирается перебраться за океан… В Новороссийске турок-месхетинцев живет меньше, чем в соседних с ним районах. Зато горожане хорошо помнят «веселое переселение» крымских татар – тоже гонимых исторической судьбой. Сначала они переезжали из Средней Азии в наши края – потом перебирались в Крым, где к тому времени и без них было тесно. И обитателям крымских земель тоже пришлось подвинуться, найти место для расселения крымских татар».[19]
Каков конфликтный потенциал этнических отношений на Северном Кавказе? Возникает методическая проблема показателя этого потенциала. Другими словами, что именно измерять, чтобы в итоге измерить конфликтный потенциал, который является сложной системой? Если говорить о массовых исследованиях, то адекватным результирующим показателем конфликтного потенциала межэтнических отношений можно считать распределение ответов на вопрос: «Оцените состояние межнациональных отношений» на определенной территории. Обычно используется распределение ответов по балльной шкале. В 1995 году 54% всех опрошенных в ходе исследования «Чеченский кризис в массовом сознании населения Северного Кавказа» на территории Краснодарского края признали состояние межнациональных отношений негативным, то в 2001 году в ходе исследования «Юг России – регион национального согласия и мира» уже 64% кубанцев предпочли такой ответ. Таким образом, за 6 лет значительно возросло количество жителей края, которые отрицательно оценивают состояние межнациональных отношений на Кубани. В чем причина такого роста? Ведь, по сути, мало что изменилось. Как и шесть лет назад, в Чечне шла война, а в самом крае периодически возникали конфликтные ситуации между местным населением и мигрантами-неславянами. Возможно, в 1995 люди больше надеялись на то, что все эти проблемы разрешатся. Сегодня эта надежда меньше, а уровень тревожности – выше. Фактором роста стали также звучавшие на протяжении нескольких лет резкие до безответственности заявления некоторых должностных лиц прежней краевой администрации и лично губернатора Н.И. Кондратенко, некорректные публикации в краевых и районных СМИ по вопросам межэтнических отношений.
Структура конфликтного потенциала региона может быть уточнена другими вопросами массовых обследований, например, вопросом о необходимых методах предотвращения межэтнических конфликтов. Исследование ЮРРЦ 2001г. в Краснодарском и Ставропольском краях, Ростовской области, Республике Адыгея выявила следующие распределения ответов на вопрос о способах решения проблем межнациональных отношений: «целенаправленно бороться с преступными группировками, организованными по национальному признаку» - 23,9%, «создавать для представителей всех народов равные условия жизни» - 21,8%, «не допускать экономического превосходства одних народов над другими» - 16,0%, «ограничивать миграцию (въезд на территорию региона для постоянного проживания)» - 15,2%.[20]
Важнейшим фактором конфликтности является наличие организованных радикальных групп, ориентированных на конфликт. Необходимо отметить рост организованности радикальных организаций этнической направленности в регионе. Об этом свидетельствуют сделанные Саввой М.В. и Батыковым И.В. со слов очевидцев и приведенные ниже описания этнических погромов на территории Краснодарского края. Описание одного из таких спланированных погромов сделано его очевидцем, одним из авторов настоящего материала, студентом отделения социологии Кубанского государственного университета: «Данное событие произошло в середине декабря 2002 года. В поселке Афипском Северского района Краснодарского края, за железнодорожным переездом, находится магазин и бильярдная - место, часто посещаемое армянами и греками. Туда приблизительно в 18 часов вечера, подъехал автобус ПАЗ с тонированными стеклами. Единственным не затемненным стеклом было лобовое. Сквозь него было видно, что автобус заполнен людьми, т.е. все места были заняты. Внешний вид пассажиров автобуса был однотипным: коротко остриженные волосы, черные куртки, поверх которых надеты ярко-оранжевые жакеты (как у дорожных рабочих), на рукавах - красные повязки. Все были одеты в черные джинсы и ботинки армейского образца. Несколько минут они сидели молча, затем встал один человек и, оживленно жестикулируя, начал что-то рассказывать. Длилось это не более 5 минут, после чего он раздал всем газетные свертки. Еще через минуту все вышли из автобуса и построились за фронтальной стеной магазина. Лидер группы (тот, который раздавал газетные свертки) еще что-то сказал, после чего все развернули красные ленты на рукавах. Ленты оказались красными повязками с черной свастикой в белом круге (до этого повязки были сложены вдвое). Свастика была нацистской, без каких-либо дополнительных элементов. Побросав газеты, которые прикрывали железные прутья, они бросились бить машины и стоящих возле бильярдной людей с криками: «Бей черных!». Подвергшиеся нападению люди, а среди них были армяне, греки, русские, бросились в разные стороны. Некоторые успели сесть в автомобили и уехать, двое получили сильные травмы и остались на земле (позже они были отправлены в больницу). Примерно через 15 минут многие жертвы избиения вернулись в автомобилях с «подкреплением» из числа местных жителей, но нападавших на месте событий уже не было.
Через два дня в различных местах пос. Афипского на стенах появились надписи следующего содержания: «Россия для русских», «Черным прописка на Марсе» и т.д., а также листовки».
После этого, буквально на следующий день, по той же схеме подвергся нападению районный центр - станица Северская, и также через два дня в станице появились националистические надписи. Нападение произошло вечером (около 20 часов), основным местом действия стал парк станицы Северской. Рядом с парком находятся кафе «Березка», а непосредственно на его территории - кафе «Молодежное». События изложены со слов очевидца:
«В это время обычно парк наполняется подвыпившей молодежью из разных кафе, баров, дискотек. Из кафе «Березка» вышла большая группа представителей армянского этноса (очевидец всех представителей неславянских этносов здесь и далее называет армянами) и направилась к парку. Вслед за ними к парку подъехал автобус ПАЗ. Из него вышли молодые люди, коротко подстриженные, в оранжевых куртках с красными повязками на руке. На несколько минут задержавшись возле автобуса, они ровной стеной ринулись в парк. Оттуда стали доноситься крики и шум драки. Один армянин с окровавленным лицом пробежал мимо меня в кафе «Молодежное». Распахнув дверь кафе, он что-то громко крикнул на своем языке, после чего из кафе выбежало человек 10. Все они побежали в темноту парка. От кафе «Березка» также бежало большое количество людей. В парке парни в оранжевых куртках, размахивая железными предметами, били ими по оказывающим серьезное сопротивление, армянам, которые ломали лавочки, деревья, вырывали прутья из ограждения, т.е. вооружались, чем могли. За спинами парней в оранжевых куртках я увидел человека, который не принимал активного участия в драке, а только постоянно озирался по сторонам, как будто высматривая что-то или кого-то. Оглядевшись, я увидел стекающийся к месту потасовки народ. В то же время тот человек за спинами «оранжевых курток» издал какой-то звук, очень похожий на милицейский свисток, но другого звучания, после чего «оранжевые куртки», действуя очень организованно, отступили к автобусу. Быстро погрузившись в него, они на большой скорости уехали в строну трассы. В том, что представителям меньшинств удалось противостоять погромщикам, определенную роль сыграли близкие по времени события в п. Афипском, т.к. после них армяне стали ходить большими группами и имели с собой кастеты. Также, видимо, они были информированы о силе и возможностях налетчиков, поэтому вели себя в драке организованно и осторожно».
Погромы, сведения о которых здесь приведены, не получили освещения в прессе. Публикаций не было ни в районных, ни в краевых газетах. Печатные издания национальных организаций края также не получали информации об указанных событиях. Более того, не были возбуждены уголовные дела в связи с отсутствием заявлений пострадавших в милицию. Это ставит вопрос о количественном соотношении зарегистрированных и реально имевших место преступлений на почве ненависти в нашем регионе. Если заявления от пострадавших не поступают даже в таких случаях, как описанные выше, то данные милицейской статистики вряд ли могут приниматься как надежный источник для анализа уровня конфликтности.
Погромы в пос. Афипском и ст. Северской показательны с точки зрения роста уровня организации погромщиков: наличие специальной униформы, позволяющей отличить «своих» в массовой драке (ярко-оранжевые куртки); наличие транспорта; элементы маскировки (завернутые в газету железные прутья, свернутые вдвое повязки); инструктаж руководителя перед началом активных действий; построение в специальный порядок непосредственно перед нападением; высокий уровень физической подготовки погромщиков; специальный звуковой сигнал к окончанию драки; быстрое организованное отступление.
Обращает на себя внимание точное соответствие нарукавных повязок погромщиков нацистским образцам, без каких-либо отступлений. Это позволяет предположить либо появление в Краснодарском крае новой радикальной организации, либо выделение уже действующей структурой в своем составе специального подразделения с особой символикой.
Мы констатируем, что главные проблемы межэтнических взаимодействий в регионе находятся в сфере общественного сознания. Представление о состоянии межэтнических отношений существенно мифологизировано, показателем чего являются результаты сравнения негативных оценок этих отношений на трех уровнях: населенного пункта, где живет человек, края и России в целом. Исследования показали: кубанцы считают, что наиболее тревожна ситуация в России в целом (86,1% выбрали отрицательные оценки), гораздо более терпима – в Краснодарском крае (63,5% отрицательных оценок) и еще более хороша – в населенном пункте, где живет человек (48,4% отрицательных оценок). Таким образом, «чем дальше от нас, тем хуже там состояние межнациональных отношений». Высок уровень мифологизации в регионе такого явления, как миграция.
Ряд исследователей в настоящее время делает вывод о снижении конфликтного потенциала региона: «Непредвзятый анализ тенденций, характеризующих развитие межнациональных отношений на Юге России, позволяет сделать вывод о существенном снижении их конфликтогенного потенциала. В настоящее время в регионе нет открытых этнических конфликтов, которые сотрясали Северный Кавказ в начале 90-х годов. Этому способствовали общее улучшение социально-экономической ситуации, укрепление государства».[21] Однако снижение масштаба конфликтов само по себе не свидетельствует о снижении конфликтного потенциала, тем более в условиях роста репрессивных возможностей государства. Как было сказано выше, конфликты лишь принимают другие формы.
Исследование конфликтного потенциала межэтнических отношений на Северном Кавказе позволяет автору сделать ряд выводов.
Высокий уровень конфликтности межэтнических отношений в регионе определяет необходимость целенаправленной работы с общественным мнением по развитию толерантности. Кроме максимально широкой целевой группы, включающей все население региона, в этой работе нужно выделить такие целевые группы, как руководители национальных объединений, переселенческих организаций и журналисты. В общественном мнении в настоящее время существует представление о том, что высокий уровень напряженности межэтнических отношений – порождение низкого уровня жизни, и данная проблема будет снята по достижению экономической устойчивости на приемлемом для населения уровне. Мировая практика показывает утопичность такого подхода. Так, этнические конфликты с применением насилия и этнический сепаратизм характерны для самых развитых стран мира. Опыт целого ряда общественных структур по реализации социальных проектов, направленных на изменение мнения конкретных целевых групп населения, подтверждает их эффективность (проекты, поддержанные КРОО «Южный региональный ресурсный центр» и направленные на улучшение взаимодействия турок-месхетинцев Крымского района Краснодарского края и старожильческого населения).[22] Апробированный общественными организациями метод интеграционных и миротворческих социальных проектов может быть «точечно» использован органами государственной власти и местного самоуправления на территориях с высоким уровнем напряженности отношений разных этнических общностей, а также старожильческого населения и мигрантов. Мы исходим из того, что власть должна быть не менее, чем население конфликтоопасных территорий, заинтересована в поддержании социально-политической стабильности.
В настоящее время конфликтный потенциал региона дифференцируется. Причины и формы проявления напряженности и конфликтов становятся все более локальными и уникальными, что затрудняет прогноз и ставит вопрос о новых методиках изучения напряженности этнических отношений. Острой необходимостью являются массовые общерегиональные социологические исследования напряженности этнических отношений. При этом исследования должны предусматривать использование нескольких методов, адекватных поставленной цели исследования.
Растет уровень организованности, подготовленности и оснащенности радикальных этнических организаций. Об этом говорят, например, описания 2 этнических погромов, происшедших в Северском районе Краснодарского края и приведенных выше.
В регионе не создана система государственного мониторинга конфликтного потенциала межэтнических отношений. Представители сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов (EAWARN) в регионе, внося вклад в профилактику конфликтов, не могут в силу недостаточной плотности этой сети обеспечить необходимый эффект мониторинга. Практика государственного управления не учитывает динамики конфликтного потенциала и изменения его структуры. В то же время тенденция дифференциации конфликтного потенциала предполагает уплотнение сети его мониторинга.
[1] Тишков В.А. Этнический конфликт в контексте обществоведческих теорий//Социальные конфликты: экспертиза, прогнозирование, технологии разрешения. Вып. 2. Ч. 1. М., 1992. С. 30-31.
[2] Степанов Е.И. Управленческие аспекты региональной конфликтологии в России//Конфликты на Северном Кавказе и пути их разрешения. Ростов-на-Дону. 2003. С. 27.
[3] Савва М.В., Савва Е.В. Пресса, власть и этнический конфликт (взаимосвязь на примере Краснодарского края). Краснодар. 2002. С. 77.
[4] Савва М., Батыков И. Проявления экстремизма//Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. Бюллетень. №3, ноябрь-декабрь 2003. С. 42.
[5] Петров В.Н., Охрименко В.И. Община турок-месхетинцев в Краснодарском крае: черты социального портрета. Краснодар. 2003.
[6] Денисова Г.С. Армянская миграция на Юге России в зеркале общественного мнения//Проблемы миграции на Юге России: опыт социологического анализа. Ростов-на-Дону, 2003. С. 35-49.
[7] Савва М., Блинова Н. Затяжная болезнь кубанских конфликтов//Люди года. 2003. №6. С. 52-54.
[8] Панин А.Н. ГИС-мониторинг этнодемографических и миграционных процессов (на примере Ставропольского края)//Проблемы миграции и опыт ее регулирования в полиэтничном Кавказском регионе. Москва-Ставрополь. 2003. С. 194-196.
[9] Статистические характеристики миграционной ситуации в Краснодарском крае//Правовые аспекты миграции. Методическое пособие. Краснодар. ККОО «Общее дело». 2003. С. 58.
[10] Национальный состав жителей Краснодарского края//СМИ и межэтнические отношения в Краснодарском крае. Краснодар. Гильдия журналистов и специалистов PR. 2003. С.42.
[11] Витковская Г.С. Вынужденная миграция и мигрантофобия в России//Нетерпимость в России. Старые и новые фобии. М., 1999. С. 151-191.
[12] Данные Управления по делам миграции ГУВД Краснодарского края.
[13] Миграция: адаптация и экономическая выгода//Кубань сегодня. 20.02.2002.
[14] Миграционные процессы необходимо регулировать//Кубанские новости. 31.08.2000.
[15] Оберемко О.А., Кириченко М.М. Вынужденные переселенцы на Кубани: институциональная перспектива управления. Краснодар. 2001.
[16] Миграция и безопасность в России. М., Московский центр Карнеги. 2000. С. 161.
[17] Ле Карре Дж. Наша игра. М., 1997. С. 274.
[18] Кудрявцев А. Чеченцы в восстаниях и войнах 18-19 веков//Вестник Евразии, 1996. №1 (2). С. 95.
[19] Вот-вот рванет… В Крыму очень скоро может случиться второе Косово//Новороссийский рабочий. 13.03.2004.
[20] Результаты социологического исследования состояния межэтнических отношений в регионе//Межнациональные отношения и становление гражданского общества на Юге России. Краснодар. КРОО «Южный региональный ресурсный центр». 2002. С.23.
[21] Слепцов Н.С., Гаташов В.В. Этноконфликтогенный потенциал Юга России: тенденции эволюции и меры по снижению уровня этнополитической напряженности//Конфликты на Северном Кавказе и пути их разрешения. Ростов-на-Дону. 2003. С. 3.
[22] Савва М.В. Вынужденные переселенцы на Юге России: итоги проекта ЮРРЦ//Новая реальность. 2002. №1.
コメント